Чистилище - [11]

Хорошо так прилетело, в глазах тут же потемнело, и мне уже стало не до угрызений совести. Затем я ощутил себя вновь лежащим на холодном полу, а мои многострадальные бока в это время отбивали чьи-то сапоги. Я лишь постарался принять позу эмбриона, чтобы хоть как-то снизить эффективность ударов.

– Ладно, хватит, а то сдохнет прямо здесь, – услышал я голос Фриновского. – Сорокин, встать!

Я, пошатываясь, кое-как принял вертикальное положение, вытирая рукавом футболки сочащуюся из носа кровь. Неплохо меня обработали, неплохо… Кажется, ещё и по зубам досталось. Вроде не выбили, но надо будет потом произвести ревизию состояния моих многострадальных зубов.

– Давай его в камеру, и будешь мне лично докладывать, как идёт следствие, – обернулся Фриновский к Шляхману.

Последний распорядился, и меня, нетвёрдо стоявшего на ногах, отконвоировали. Голова кружилась, мутило, и хотелось в этот момент только одного – чтобы сознание отключилось и не возвращалось как минимум в течение ближайших десяти часов. Но, как назло, в забытье впасть не получилось.

Тем временем чьи-то заботливые руки уложили меня на шконку, кто-то стал протирать влажной тряпкой кровоточащие раны, а в общем бубнёже я разобрал голос комбрига Кржижановского:

– Нельзя же так с человеком, пусть даже он и подозревается в шпионаже или вредительстве. Есть же закон!

– Ага, закон-то – что дышло, как поворотил, так и вышло. – Это уже вроде Костыль прорезался.

Блин, и на спине лежать больно, и на животе, и на боку. Слева, кажется, пара рёбер дала трещину – при глубоком вдохе болело немилосердно. Надеюсь, хоть не сломаны. Языком повозил во рту… Один нижний зуб чуть качается, остальные вроде ещё крепко держатся. Ну хоть спасибо, что без зубов не оставили. Гигиене полости рта я с детства уделял особое внимание, даже в чеченской командировке не расставался с зубной щёткой и зубочистками. Причём, по примеру некоторых голливудских персонажей, постоянно перекатывал одну зубочистку во рту. Второй день без зубной щётки меня немного смущал, и ещё неизвестно, когда она вообще у меня появится, хотя по сравнению с той переделкой, в какую я угодил, это было сущим пустяком.

– Ну чё, инструктор, отмахался? – снова Костыль. – Теперь ты в моей власти. Щас подумаем, как тебя лучше попользовать…

– Шёл бы ты отсюда, Костыль, подобру-поздорову, – охолонил его твёрдым голосом Кржижановский.

– Опа! Ты чё, комбриг, белены объелся, в натуре? Совсем страх потерял?

Повернув голову, вижу, как Феликс Осипович выпрямляется, оказавшись на голову выше настырного уголовника, чьи двое подельников разом напрягаются. Но вижу, что и вокруг комбрига начинает кучковаться народ с лицами, наполненными решимостью. Ага, а Костыль, оказывается, струхнул, глазки-то забегали.

– Ты что же, думаешь, мы тут так и будем терпеть твои выходки? – грозно вопрошает комбриг. – Не сумеем дать достойный отпор?

– Ладно-ладно, не кипешуй, комбриг, – стушевался Костыль. – Никто твоего кента трогать не собирается, это мы так, шуткуем.

И в сопровождении двух быков двинулся в «блатной угол». Фух, отлегло! Воспользовавшись моей беспомощностью, и впрямь могли сотворить со мной что-нибудь. Понятно, грыз бы глотки врагов зубами, но, так или иначе, сила сейчас на их стороне. И если бы не Кржижановский… Обязан я ему теперь, очень обязан.

– Спасибо, товарищ комбриг, – выдавил я.

– Да не за что, это вам спасибо, товарищ инструктор, что подняли ил со дна нашего болота, показали им вчера, где раки зимуют. А то, видишь ли, установили тут свои порядки… Я смотрю, вам сегодня крепко досталось.

– Да уж, так меня ещё не били. Рёбра, гады, поломали, почки тоже, похоже, отбили.

То, что почки отбитые, я убедился во время посещения параши, куда кое-как, не без помощи добрых людей, всё-таки добрался. Правда, нужду справлял за занавеской один. Без особой радости наблюдая за красноватой струёй, с тоской думал, что же меня ещё ждёт? И похоже, ничего хорошего. Если уже после двух дней допросов такое со мной сотворили, то дальше будет только хуже. Если и до смерти забьют, то закопают где-нибудь на окраине Москвы в братской могиле и даже креста не поставят. Ох ты ж боже мой! За что меня так угораздило-то?!

Баландёр принёс обед: баланду с куском хлеба на брата, овсяную кашу с куском настолько просоленной селёдки, что жгло рот, и по стакану светлого чая. Кусок сахара выдавали отдельно, и многие предпочли припрятать его до лучших времён. А я кроить не стал, тут же опустил в ещё горячую воду. Не так же грызть, как некоторые. Чудо, что челюсть не сломали, удары у этого Фриновского весьма чувствительны. Хотя самым твёрдым из пайка помимо сахара был кисловатый хлеб, но и его можно размочить.

Невольно вспомнилось, как в детстве бабушка крошила мне хлеб в тарелку с молоком и я за обе щеки уминал эту тюрю. Эх, где ты, моё беспечное детство, которое уже не вернуть…

После обеда рядом со мной присел немолодой интеллигентного вида товарищ.

– Куницын Степан Порфирьевич, артиллерийский инженер, – представился он.

– Очень приятно, Сорокин, – пожал я протянутую руку.

– Хотел выразить вам свою признательность.