Чистая вода - [28]

Шрифт
Интервал

В те дни мне казалось, что зиме не будет конца. По дороге на работу я по обыкновению пытался вообразить будущее, всматриваясь в стекло автобуса, а точнее, в собственное отражение, сквозь которое проносились, не оставляя следа, огни фонарей.

За этим занятием — за очередной попыткой вообразить будущее меня застал Сергей Сергеевич Майстренко, приехавший на станцию перед самым перерывом. Он подошел к насосу № 4, фундамент которого я на этот раз избрал в качестве форпоста между настоящим и будущим, и, потрогав тыльной стороной ладони холодный кожух, сообщил, что на станции № 8 болгарские насосы греются так, что на них можно воду кипятить.

— Бывает, — согласился я.

— Хочешь сигарету? — предложил Сергей Сергеевич.

Я сказал, что у меня есть свои.

— Я только что из треста, — заметил он многозначительно, усаживаясь рядом со мной.

— Понимаю, — сказал я. — Устали с дороги.

Промолчав, он сказал:

— Тебя направляют в быткомбинат на курсы ответственных за отопительные системы. Кроме того, ты должен сдать экзамен по электротехнике, чтобы тебе присвоили разряд. Когда ты подготовишься?

— Никогда, — сказал я.

— Что это значит?

— Это значит, что я не стану сдавать экзамен по электротехнике. И в быткомбинате меня тоже не дождутся.

— Та-ак, — сказал Сергей Сергеевич. — Так-так. Может, объяснишь свое поведение?

— Нет, объясните вы мне, зачем, по-вашему, я окончил институт? Чтобы в быткомбинат ходить, как вы считаете? Электриком я мог стать, не кончая института. И, уверяю вас, в быткомбинат тоже отыскал бы дорогу. Вам нужен электрик? Дайте объявление в газету. Хотите послать кого-нибудь в быткомбинат? Пошлите другого. Не меня. Я, к вашему сведению, учил высшую математику, гидравлику, сопромат, я дипломированный инженер, ясно? И покуда в вашем знаменитом тресте не начнут использовать меня как специалиста, я с места двинусь!

— Я привез распоряжение начальника отдела, — сказал он холодно.

— Так отвезите его обратно, — сказал я. — И впредь говорите мне «вы», пока мы с вами не вступили в родство.

— Ваше имя-отчество Игорь Халилович? — осведомился Майстренко.

— Точно, Игорь Халилович.

— Курсы открываются двадцать восьмого февраля и рассчитаны на сто тридцать часов. Выполняйте распоряжение начальника отдела, Игорь Халилович!

— И не подумаю, — сказал я. — Или вы меня насильно отведете?

Я повернулся к нему и только тут заметил, что происходит с его лицом: оно сделалось землисто-серым, а потом и вовсе пепельным; капельки пота выступили на его верхней губе прямо у меня на глазах. Потом побелевшие от напряжения губы приоткрылись и дыхание со свистом вырывалось у него изо рта. Он прижал руки к животу, будто его ударили под дых. Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что не могу пошевелиться. Я закричал:

— Сергей Сергеевич, что с вами? Вам нехорошо?

Он не ответил. Он сидел с приоткрытым ртом, держась за живот, и смотрел прямо перед собой — в незримую точку в нескольких сантиметрах от своего лица. Потом опустил голову. Я видел только шляпу с обвисшими полями и лентой, давным-давно утратившей свой первоначальный цвет.

— Хотите, вызову «скорую»? — Я тронул его за рукав пальто, желая удостовериться, что он меня слышит.

Он сказал:

— Нет!

Немного погодя он с видимым усилием поднялся и, взглянув на меня с немой укоризной, будто от моих слов у него схватило живот, направился к выходу из станции исполненной достоинства походкой. В «скорой помощи» он, по всей видимости, нуждался не больше, чем в моем обществе, из чего я заключил, что он достаточно пришел в себя. Кроме того, я решил, что у него обычное расстройство желудка, и, при воспоминании о том. как высокомерно он отверг мое участие, мне захотелось догнать его и посоветовать мыть руки перед едой.

Но чтобы дать ему совет по части гигиены, мне понадобилось бы ехать в трест, — из окна я увидел, как машина аварийной службы развернулась и, переваливаясь, словно тучная старуха при ходьбе, покатила со двора.

Я знал, что наш разговор не окончен. И он был продолжен после перерыва, когда я занял свое — к тому времени я имел все основания считать его своим, — место в дверях кабинета Пахомова, комкая шапку в руках.

— Значит, вы это серьезно, — сказал я. — В быткомбинат. Мне.

— Ты должен знать устройство котельных, — ответил Пахомов.

— Котельных. Свою котельную я знаю, как собственный карман.

— Погоди, сядь.

— Нечего мне садиться! Я инженер, а не администратор. Следить за насосами и ездить на склад может человек с образованием техникума. Мне на этой станции нечего делать.

— Ты пока не инженер. У тебя только диплом инженера.

— Это одно и то же.

— Не совсем. Инженером станешь, когда у тебя будет практика.

— Так дайте мне ее! При чем тут быткомбинат? Практику, по-вашему, в быткомбинате проходят?

— Да. В быткомбинате тоже. Экзамен сдашь десятого марта. Принимать буду сам. Потом решим, что с тобой делать, — сказал Пахомов.

И я ответил:

— Ладно. Говорите, десятого? Будь по-вашему, я сдам вам экзамен. И в быткомбинат похожу. По после можете себя не утруждать. Я сам разберусь, что с собой делать.

Вот так я вторично оказался в институте, пожал множество рук, повторил множество раз, где и кем я работаю и во сколько государство оценивает мои труды, дал множество советов по поводу предстоящего распределения, ожидавшегося со дня на день — «Рама, не валяй дурака, послезавтра я должен ответить, еду я туда или нет!» — и в конце концов добрался до кафедры электротехники, в задней комнате которой старший преподаватель, кандидат технических наук Леонид Яковлевич Монастыренко сокрушенно покачал головой.


Еще от автора Валерий Львович Дашевский
Город на заре

В сборник «Город на заре» входят рассказы разных лет, разные тематически, стилистически; если на первый взгляд что-то и объединяет их, так это впечатляющее мастерство! Валерий Дашевский — это старая школа, причем, не американского «черного романа» или латиноамериканской литературы, а, скорее, стилистики наших переводчиков. Большинство рассказов могли бы украсить любую антологию, в лучших Дашевский достигает фолкнеровских вершин. Его восприятие жизни и отношение к искусству чрезвычайно интересны; его истоки в судьбах поэтов «золотого века» (Пушкин, Грибоедов, Бестужев-Марлинский), в дендизме, в цельности и стойкости, они — ось, вокруг которой вращается его вселенная, пространства, населенные людьми..Валерий Дашевский печатается в США и Израиле.


Сто фильтров и ведро

Повесть «СТО ФИЛЬТРОВ И ВЕДРО» написана в жанре плутовского романа, по сути, это притча о русском бизнесе. Она была бы памфлетом, если бы не сарказм и откровенное чувство горечи. Ее можно было бы отнести к прозе нон-фикшн, если бы Валерий Дашевский не изменил фамилии.Наравне с мастерством впечатляет изумительное знание материала, всегда отличающее прозу Валерия Дашевского, годы в топ-менеджменте определенно не пропали даром для автора. Действие происходит незадолго до дефолта 1998 года. Рассказчик (герой) — человек поколения 80-х, с едким умом и редким чувством юмора — профессиональный менеджер, пытается удержать на плаву оптовую фирму, торгующую фильтрами для очистки воды.


Рекомендуем почитать
Маунг Джо будет жить

Советские специалисты приехали в Бирму для того, чтобы научить местных жителей работать на современной технике. Один из приезжих — Владимир — обучает двух учеников (Аунга Тина и Маунга Джо) трудиться на экскаваторе. Рассказ опубликован в журнале «Вокруг света», № 4 за 1961 год.


У красных ворот

Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.