Чистая сила - [29]

— Да вы ведь презираете всех! — подняла голову Марта. — У вас и здесь расчет. Только вы не опасные — куда вам быть опасными, вы — мелкие грызуны. И никого вы не собьете с толку, не тешьтесь. Вы одним вредные: об вас споткнуться можно. А пришел бы кто-то сильный, взял бы вас за шиворот… Вот бы посмотрела!

— Молчи! — тихо, но с угрозой сказал Ванокин и протянул к ней руку; я перехватил его руку у запястья.

— Не беспокойтесь, — Марта обернулась ко мне, — он здесь ничего не посмеет. Ты ведь, Петя, при людях ничего не посмеешь?

— А вы, Марта Эдуардовна… — лицо Мирика приняло, различимо даже при неблизком свете фонаря, серый оттенок и как бы сразу постарело: — Вам бы нервы успокоить — я это вам как врач советую. Вы, Марта Эдуардовна, не в себе, и я догадываюсь…

Но он не сумел договорить: неожиданно оттолкнув мужа, Леночка вскочила со скамьи и подбежала к Марте.

— Подлая, — проговорила она сквозь зубы. — Вы подлая. Вы дрянная. Вы здесь приехали себе подыскать… Вы сколько раз замужем были?! Вы и к Мирику…

— Не беспокойтесь…

Но Леночка не дала ей договорить: сжав кулачки, она подняла их над головой и пронзительно закричала:

— Подлая!

Мне показалось, что она может ударить Марту. Бросившись к Леночке, я схватил ее за руку. Мирик подскочил ко мне:

— Не смейте прикасаться к моей жене, — крикнул он у самого моего уха, но ко мне не прикоснулся, а перехватив руки жены повыше того места, где держал я, потянул ее к себе.

— Ударь ее! Ударь, Мирик! — кричала Леночка, вырываясь из его рук.

— А мы сейчас! А вот мы сейчас! — раздался голос «черного», но я не видел его самого; мне показалось, что голос его шел уже с той стороны беседки, с внешней.

— Уйдемте, прошу вас, — прошептала мне Марта.

Не думая уже ни о чем, я подхватил ее за локоть и потянул к выходу. Но на ступеньках стоял Ванокин. Скорее машинально, чем сознавая что-либо, я с силой толкнул его в грудь. Он коротко вскрикнул на вздохе и опрокинулся в кусты. Я шагнул за ним, но Марта с силой потянула меня назад. Я остановился.

Но я остановился не потому, что Марта остановила меня: почти из того самого места, куда упал Ванокин, поднялась голова в шляпе, и я узнал Думчева. Шляпа съехала ему на ухо, он смотрел на меня во все глаза и не шевелился. Зато зашевелились кусты, и оттуда послышались слова. Это разбудило, казалось, замершего Думчева. С невероятной для его возраста легкостью он бросился в образовавшийся от падения Ванокина просвет и выскочил на дорожку.

— Скрывайтесь, я прикрою, — горячо прошептал он, придерживая рукой шляпу.

Я оглянулся, но не увидел Марты. Ее не было. Я быстро пошел по дорожке, потом побежал. Через минуту я остановился и оглянулся — ее не было нигде. В висках у меня часто стучало, а рубашка липла к спине. Я шагнул к забору и прислонился лбом к холодным камням. Минут через пять я услышал шаги и обернулся. Это были Иван Егорович с женой: он шагал впереди, она чуть сзади, держась за его руку; она, не переставая, говорила: «Что ж это, Ваня? Что ж это? Нельзя же так, Ваня…» Он не отвечал.

Они прошли, а я опустился на траву. Не знаю, сколько прошло времени — может быть, около получаса. Мне сделалось холодно. Я уже хотел встать, но опять услышал шаги. Шли со стороны беседки. Я вгляделся.

Мирик и Леночка медленно шли по дорожке. Он осторожно обнимал ее за плечи, а она плакала.

3

Не помню, как я заснул в эту ночь, но хорошо помню, что пробудился очень рано. Долго лежал, глядя в чуть поредевшую темноту у потолка, не шевелился, думал. Вчерашний день сгустился в одном чувстве — стыд, тяжелый и темный, казалось, никакой рассвет его не возьмет. Господи! — взять и уехать. Пусть думают, что хотят — а хоть бы и вообще ничего не думали: оставайтесь со своими теориями, с тайнами своими, с этой вашей «силой», все равно — чистой, нечистой.

Но это только мысли так скакали: взять встать, уехать. А сам я не шевелился, только заговаривал себя, а вернее — замысливал. И знал, что не уеду. И отгонял это — что знал. Но знание стояло неколебимо, существовало уже как бы помимо меня, и толчки мои для него были нечувствительны.

Я так долго изнурял себя перетасовкой вчерашнего, прошлого, и того, что может быть, что утомился вконец. А когда утомился — тогда вошла она, Марта.

Бывают такие мгновения в жизни, когда… тыкал, тыкал пальцем в небо и вдруг — попал в точку. Палец зашиб, но уж точку наверное почувствовал. Такие случаются мгновенья, когда ничего еще как будто не произошло, и неизвестно, что в будущем происходить может, и нет еще ответа на вопрос, да и сам вопрос еще только мерещится, но уже знаешь — есть. И никакими выкладками даже и искушенного разума ничего не поправишь, и никакие доводы рассудка никуда не уведут, и чувства — даже и они — как их ни изламывай, все равно к этой точке неотрывно прикреплены.

«Что? почему это, а не другое? где связь? где причина? а был ли повод?» — все эти вопросы остаются праздными, а сам знак вопросительный из тяжкого согбения своего выправляется, вытягивается в струну. И это уже не бунт, это уже переворот — очевидный и необратимый.

Я больно ушибся об эту точку и распрямился. Я увидел профиль Марты — там, вчера, в беседке — не слышал слов, но губы ее шевелились… Но нечего долго объяснять — все будет повторением… Мне необходимо было отыскать ее.