Чины и деньги - [7]

Прошло несколько недель - и день отъезда наступил для меня, а мы все еще жили волнением, перемежающимися страхом и надеждами...

Мечты и планы, воздушные замки и тревожные ожидания сменялись в моей душе, мелькали пред воображением чарующею фантасмагориею, и порой мне удавалось выманить у Веры умильную улыбку или слово, полное одушевленного одобрения, когда я с жаром высказывал ей все мои бредни о будущем. Я пересоздавал постепенно ее понятия о жизни, дотоле ничьим попечением не руководимые. Я представлял ее неопытности всю суетность суждений, в которых ее вырастили, всю неосновательность, всю пустоту ее жизни, единственно посвященной светским требованиям, светским отношениям. Я направил ее врожденные свойства к цели, их достойной. Я поселил в преданную мне душу надежды, согласные с моими надеждами, желания, соответствующие моим желаниям.

Вера слушала с восторгом повесть драгоценных воспоминаний моего детства, с участием расспрашивала о малейших подробностях нашего семейства, нашей домашней жизни. Она научилась от меня почитать, любить лучшего, добрейшего из отцов.

Она умела представить себе его седую голову, его черты, на которых отпечатана вся жизнь добродетели, его бессменное спокойствие, его патриархальную величавость и кроткую мудрость. Она всею душой полюбила тебя, мою Катеньку, до нее моего лучшего друга, взросшую со мною, чтобы быть мне подпорой и наперсницей во всех переворотах моего жребия. Она искренне желала сойтись с вами, заслужить вашу дружбу, тебе быть сестрою, батюшке - дочерью, столько же преданною, как ты. Мы, то есть она и я, два существа с одною волею, с одним помышлением, мы решили, что я оставлю службу, при-, везу ее к вам и поселюсь с вами.

Я любил говорить с Верою о нашем приезде в Уютово, о ее встрече с вами, о нашем тихом житье в отцовском доме.

Мы оба представляли себе, как она, об руку со мною, вступит в старую гостиную, как она примет первое благословение нашего старика, как она будет разделять с тобою хозяйственные заботы и назидательные занятия. Как блаженствовал я, находя в ней такую готовность быть счастливою тем, что должно самого меня осчастливить! С каким умилением смотрел я на эту царицу балов, на эту красавицу, рожденную и воспитанную в суете и шуме, которая так охотно, так безоглядно готовилась отречься от света, от всех наслаждений женской гордости и сама не догадывалась, что делает жертву, потому что любовь изгоняла из ее сердца все, что было в нем постороннего. Вера была искренна, когда говорила, что хочет жить только для меня, только одним мною; я слишком хорошо ее знаю и не могу сомневаться в чувствах, столь редких в других. И ты увидишь, сестра, что я вполне награжден ею за все неудачи прошлых дней; ты будешь утешаться нашим благополучием, ты будешь любить мою, нет - нашу Веру, ты отдашь справедливую дань всем качествам, всем совершенствам ее.

Но скоро ли, скоро ли? Когда сбудется эта мечта, эта надежда - первая и последняя в моей жизни!..

Ты видишь, сестра, что мой несвязный рассказ беспрестанно прерывается. Избыток чувств увлекает меня. Но что же мне делать, если, говоря о ней, ежеминутно нахожу я в изгибах сердца моего новые черты, ее украшающие?.. Пусть мое перо повинуется страстным думам, когда их невозможно удержать, а ты пойми мое сердце в темноте моих мыслей и выражений.

Возвращаюсь к своему рассказу.

Однажды Вера явилась на бал вся расстроенная, с заплаканными глазами, а княгиня Софья еще задумчивее, еще безжизненнее обыкновенного. Мне немудрено было догадаться, что их смятение касалось меня. Я стал расспрашивать и узнал, что опасения Софьи оправдались, что мать была совершенно против мысли отдать за меня Веру. В немногих словах княгиня сказала мне о своем неуспехе, прибавляя, что она осторожно выведала мнение своей матери, не пробудила в ней никакого подозрения о моих отношениях к Вере, а следовательно, и не испортила нам настоящего, хотя не могла обнадежить в будущем. Я желал знать подробности совещания. Княгиня отговорилась их незначительностью. Но я видел, что она бережет меня, что она не говорит всей правды, и прибегнул к отчаявшейся Вере. Хотя уже давно Вера не имела для меня тайн, но с трудом решилась сообщить мне речи, которые залегли в ее душу негодованием и оскорблением. Она страдала и обижалась за меня. И точно, Клирмова не пощадила меня.

Опишу тебе ее поступки и выражения, чтобы ты могла понять, каково было бедным дочерям выслушивать и выносить такие речи. Вообрази, что на этот раз она была еще в веселом духе, то есть употребила только цветы своего красноречия, не прибегая к выразительнейшим выходкам своего гнева!

И между тем эта женщина в свете сохраняет все признаки благовоспитанности, всю наружность аристократизма и светского обращения!

Сцена происходила там, где обыкновенно происходят подобные сцены, за чайным столом, судилищем злоречия, домашнею управою благочиния.

Видя свою мать в хорошем расположении духа, княгиня слегка упомянула ей об успехах Веры на паркетном поприще и спросила: не жаль ли будет матери, если Вере случится скоро выйти замуж? Она знала, что мать любила вывозить их для своего собственного самолюбия. "Конечно, - ответила Клирмова, жаль будет! Для кого тогда и балы давать и к людям на балы ездить? Но если Верочке судьба, то не определять же мне ее в старые девки!" - "Но как же, маменька, хотели бы вы ее пристроить?" - "Уж известное дело, как можно лучше! Она, благодаря бога, - не бесприданница: есть на что польститься женишкам. Ну, уж я-то себе на уме - за выскочку не отдам! Ей партия - тот, кто знатенл кто в чинах да в лентах, или тот, кому состояние дает в свете приличное положение". - "А если, маменька, ей придется по сердцу человек с хорошим именем, с личными достоинствами, но не богатый?" - "И, полно, полно, матушка, завралась! Сметь ли нищему подумать о моей дочери! Если бы случилось так, что тут долго толковать! Отказ ему без фасонов, да и долой со двора!