Чингисхан: Покоритель Вселенной - [51]

Это «освящение» явилось прелюдией к ряду продвижений по службе высших военных чиновников и объявления благодарности за службу. И тут Чингисовы герои, как явствует из монгольского эпоса, вступили в «благородное» состязание. Так, Шиги-хутуху, найденыш, усыновленный «матушкой Оэлун», боясь, что Чингисхан оценит его ниже, чем Мухали и Боорчу, решил напомнить ему о своей преданности:

— Больше кого они (другие нойоны. — Е. С.) потрудились? А у меня разве не хватает заслуг для снискания милости? Разве я чем-либо не довольно трудился?.. С колыбели я взрастал у высокого порога твоего до тех пор, пока бородой не покрылся подбородок, и никогда, кажется, я не мыслил инако с тобой. С той поры еще, когда я пускал в штаны, состоял я у златого порога твоего, рос, пока рот не закрыли усы, и никогда, кажется, не тяготился трудами… Итак, какую же награду пожалуешь ты мне?

Чингисхан ответил:

— Не шестой ли брат ты мне? Получай же в удел долю младших братьев. И с помощью Вечного Синего Неба будем вместе преобразовывать всенародное государство. Будь оком смотрения моего и ухом слышания моего! Произведи распределение населения государства… Никто да не посмеет переиначивать твое определение.

Шиги-хутуху получил должность верховного судьи.

— Искореняй воровство, — наставлял Чингисхан, — уничтожай обман во всех пределах государства. Повинных смерти предавай смерти. Повинных наказанию или штрафу наказывай…

Свои решения Шиги-хутуху был обязан фиксировать в «Синей росписи» («синим письмом на белой бумаге»), и эти знаменитые «связанные книги» составили законодательный свод и одновременно, как выразился исследователь М. Пеллио, «Монгольский Озье».[39]

— Да не подлежит, — диктовал свою волю сын Есугая-баатура, — изменению то, что узаконено мною по представлении Шиги-хутуху и заключено в связанных книгах. Всякий виновный в таковых изменениях да подлежит ответственности…

Чингисхан в самых благородных выражениях возблагодарил «папашу» Мунлика, спасшего его от кераитской западни, когда он, Темучжин, едва не угодил в «красные угли, в пучину кипящей воды».

А благодаря Боорчу… Чингисхан, не скупясь на похвалы, перечислил все случаи, когда Боорчу явил исключительную преданность, начиная со знаменитой охоты на конокрадов, о которой мы рассказали в начале этой истории. Он напомнил о том дне, когда Боорчу, еще подросток, побуждаемый внезапным сочувствием к Темучжину, оставил все, чтобы пойти с ним:

— Ты повстречался мне на дороге после трехдневного преследования уведших у нас восемь соловых меринов. Ты заявил тогда: «Я поеду в товарищах, ты ведь и так намучился один». И, не сказавши даже отцу, ты спрятал в степи свои подойники… и, оставив табун, поспешил со мной. И еще. Ночевали мы в Далан-нэмургесе, стоя против татар. День и ночь лил дождь. И вот ночью, чтобы дать мне уснуть, ты, прикрывая меня своим плащом, как вкопанный простоял до утра… Это ли не доказательство твоего рыцарства? Боорчу с Мухали так и влекли меня вперед, лишь только я склонялся к правому делу, так и тянули меня назад, когда я упорствовал в несправедливости своей. Это они привели меня к нынешнему сану моему.

Сказав это, Чингисхан посадил их на место, возвышавшееся над другими.

Не довольствуясь этим простым и величественным рассказом, народная молва прибавила к нему немало романтических подробностей, которые в XVIII веке собрал историк Саган Сэцэн, кстати, настоящий чингисханид.

При раздаче наград на великом хурале 1206 года Чингисхан поначалу якобы притворно забыл Боорчу. Вечером царица Борте, упрекая за это мужа, сказала:

— Разве он не служил тебе верой и правдой? Или не был он твоим другом с юных лет и преданным спутником в трудные дни?

— Я сделал вид, что запамятовал о нем лишь затем, чтобы ввести в заблуждение его завистников, и я знаю, что даже теперь, когда Боорчу, возможно, считает себя забытым, он все равно не скажет обо мне ни одного дурного слова, — ответил тот и послал послушать, что говорили в юрте Боорчу. А там жена воина жаловалась на ханскую неблагодарность. Муж отвечал:

— Не за благодарность служу я хану. Даже если он посадит меня на хлеб и воду, я все равно буду ему служить всеми своими силами. Да пребудет в веках золотой дом хана! Иного мне не требуется.

Извещенный об этих словах Боорчу, Темучжин созвал на следующий день курултай и облек взрыв своей благодарности в такую речь:

— О Боорчу! Ты был моим верным товарищем во все грозные дни! Страх твоему сердцу неведом. Жизнь и смерть тебе одинаково безразличны. Да не посмеет никто из здесь сидящих позавидовать тебе! Слушайте, мои верные князья и нойоны! Слушай, мой народ! Будьте свидетелями все! Его я возвышаю над всеми!

Что касается Мухали, то Чингис припомнил, как когда-то в Хорхонах-джубуре, сидя под деревом, возле которого хан Хутула любил танцевать, он, Мухали, по горнему наитию предсказал Темучжину великую будущность. Завоеватель его отблагодарил, присвоив ему взятое у китайцев звание го-вана, то есть «князя языков», с «правом начальствовать над примыкающей к Хараун-джидуну тьмою левого корпуса».

Другой монгольский вождь, Хорчи, выходец из племени баарин, также еще в начале карьеры Темучжина предсказал его будущее величие; но, опытный шаман, он потребовал, чтобы в случае осуществления его пророчества тот дал для его гарема три десятка красивых женщин. И вот Чингисхан разрешил ему выбрать 30 луноликих дев из побежденного племени. Более того, он поставил под его начало «лесных людей», населявших северо-западные окраины, иными словами — все таежные сибирские племена, вплоть до верхнего Иртыша.