Чингисхан - [115]

Я этого сделать не мог. Я должен был попытаться взглянуть на священную гору Чингиса хотя бы издалека. Нужно действовать просто, быстро, не рассуждая и надеяться на лучшее.

На следующее утро мы двинулись на север по лабиринту автомобильных следов между темно-коричневыми домика ми и палисадниками Монгоморта. Он очень походил на городок Старого Запада до того, как там появились дороги и ограды, и имя у него было очень подходящим — «У Серебряной Лошади». А там, за выездом из него, на несколько часов нас ждало счастье, какого не получишь, отправляясь в путь верхом, — врывающийся через открытые окна ветер выдувает мух, «уазик» легко мчится по открытой саванне, в километре среди осин и берез красиво извивается Керулен, а впереди манящие громады гор.

Нам пришлось остановиться на чай в какой-то юрте, последнем обиталище человека перед Национальным парком, Хан Хентей, и здесь мы получили небольшое предупреждение о подстерегающей нас опасности. Сидя на маленькой табуреточке с левой стороны центрального очага, как и приличествует гостю, я заметил два портрета среди фотографий, что в семейных гээрахзаменяют сегодня домашних богов. Один был портрет Сталина в привычном обличье «дядюшки Джо» — русские ушли из Монголии так безжалостно быстро в начале 1990-х годов, а отказ от коммунизма был настолько решительным и полным, что удивительно было увидеть хоть какие-то остатки былого уважения. Другая картинка была детским рисунком Чингисхана, произведением двенадцатилетнего мальчика, который сейчас учился в школе — интернате. Была ли какая-то связь межу этими двумя авторитарными фигурами? Не успела эта мысль зародиться у меня в голове, как на улице раздались конские копыта и крик: «Волк! Напал на коз!»

В секунду у кого-то в руках было ружье, и все мы, нас четверо и еще двое мужчин, были в машине. Нечего и говорить, это касалось и нас, потому что единственное, что мы могли предложить за гостеприимство, была наша машина. Мы подъехали к стаду — несколько десятков баранов и коз, испуганно сбившихся в отдалении, и только маленький комочек лежал на земле перед нами. Волка и след простыл, конечно. Жалобно блеявшая овечка оказалась маленьким ягненком, из каверны в брюхе у нее текла кровь. Двое мужчин перевернули ее брюхом вверх. Рана была ужасная, кишки вывалились на траву, часть из них съел волк. Ясно было, что долго ягненок не протянет.

«Мы оставим его здесь, — пояснил один из мужчин. — Волки возвращаются к своей добыче. Может, удастся подстрелить его».

Я почти ждал, что сейчас будет выстрел. Ничего подобного, один из мужчин вынул складной нож, не торопясь, твердой рукой вогнал его в грудную полость, потом сунул туда руку и вы тащил сердце. Ягненок ни звуком не среагировал, наверное, он уже не чувствовал дополнительную боль, и операция, поразительно спокойная и удивительно впечатляющая для постороннего глаза, завершилась в считанные секунды.

Десять минут через океан трав; деревянная наблюдательная вышка отмечала, что мы вступаем в края 1200 квадратных километров первобытной девственной природы. Горы поднимаются на высоту не больше 2500 метров, высовываясь из лесов голыми вершинами, похожими на лысые макушки католических монахов, дорог мало, посетителей и того меньше, постоянных жителей нет и в помине. Это владения оленей, лосей, медведей и волков, тех же зверей, что водятся в сибирской тайге, которая простирается далеко на север. Конечно, здесь не всегда было так пустынно, потому что это часть монгольских коренных земель, истоки трех рек, составляющих часть монгольской идентичности. Почти не доступные долины и ущелья, где ивовые заросли и небогатые луговины сменяются еловым лесом и голыми утесами, укрывали семью Чингиса в годы его юности и с тех пор остались хорошими охотничьими угодьями. Только в 1992 году этот район наконец объявили парком и природу предоставили самой себе. Недавняя встреча заставила меня задуматься. Что могло бы статься с нами, если бы мы вторглись в эту безлюдную область.

Горы вокруг сгрудились, чтобы вынудить дорогу протиснуться через Керулен по необычайно мощному бревенчатому мосту, чьи могучие конструкции свидетельствовали о важности этой дороги. Это был единственный путь, по которому правительственные чиновники могут совершать свои редкие визиты на эти святые склоны. Нам повезло: последний ливень разразился и закончился несколько дней назад, и дорога уже почти высохла. Она спускалась мимо зарослей ивового кустарника, полого сбегавших к берегу реки, оставляя позади торчащие к небу остовы сгоревших сосен, обугливавшиеся и узловатые скелеты деревьев — напоминания о бушевавшем здесь три года назад лесном пожаре. Баатар завел своим высоким чистым тенором песню о Хентей, и, словно в ответ на заклинания шамана, сквозь пышно раскинувшиеся ивы скакнул и умчался прочь олень. Мы были одни в этом покинутом людьми мире дикой природы, и единственным признаком человеческого присутствия была дорога, по которой, судя по отметинам на траве, раз-другой в неделю проезжали автомашины. Ради чего на земле приезжали они сюда? Приносить одинокие жертвы Чингису?