Чикагский блюз - [18]

На тумбочке возле кровати блестели две ампулы со срезанными горлышками. Стопка, чашка, пузырьки, серебряная ложка… Жирно чернел оборот копировальной бумаги с серыми оттисками строчек. Строгий бланк, исписанный убористым почерком, – «Акт о смерти». На стуле зачем-то лежало круглое зеркало из ванной…

На светленьких обоях, в том месте, куда нужно было перевесить бра, я разглядел карандашный крестик – его несколько дней назад поставила бабушка.

Посидев в оцепенении, я положил ладонь на бабушкину руку – она была холодной, чужой. Я заставил себя поцеловать бабушку в лоб и отошел к окну.

На табуретку села сестра. Она долго хлюпала носом, потом сказала плаксивым голосом:

– Прости, бабуля…

Я стоял, сцепив за спиной руки, и не решался уйти. Я тоже хорош – так и не нашел времени, чтобы перевесить бра к изголовью. Ей было темновато читать, и она страдала, в то время как я гулял со Светкой по заливу и плясал на танцплощадке. А сколько бабушка сделала для меня хорошего!..

– Правда, наша бабушка самая красивая? – неожиданно прошептала сестра с незнакомой интонацией. – Да, она самая красивая, – словно кого-то убеждая, проговорила сестра, и мне показалось, что она тронулась; бывает такое – люди начинают заговариваться от горя, а потом сходят с ума. – Слышишь, бабуля? Краше тебя никого не найти. Правда, Кирилл?

Я кивнул, не оборачиваясь. Слезы накатились сами собой, и мне почему-то не было стыдно, что я плачу.

– Вот, бабуля, а ты мне не верила, – сдавленным голосом пропищала Катька, выскочила в коридор и там разревелась.

Я вновь подошел к бабушке, сел на табуретку и покосился на злосчастное бра в виде тюльпана. Конечно, бабушке было темновато читать. Она мучилась, но читала, терпеливо ждала, когда внук вспомнит про нее и перевесит… Я расплакался и мысленно попросил у бабушки прощения.

Когда я перестал плакать, бабушка все так же смотрела свой дивный сон, и я не был уверен, что она простила.

На улице светило солнце, щебетали птицы. На соседней даче играл приемник. Женщина везла мимо наших ворот малыша в коляске. Малыш теребил панамку и пытался ее сорвать. Удивительно – умерла моя бабушка, и никому нет дела. Мир живет своей жизнью. Вот и я когда-нибудь умру, а все кругом будут есть мороженое, ходить под ручку, купаться на пляже. А что, интересно, будет делать без меня Светка?..

Подошел отец, обнял меня и легонько похлопал по плечу. Тетя Зина, всхлипывая и тяжело ступая меж кочек с черничником, шла от забора. Мама показывала ей издали граненую рюмочку с каплями. Дядя Жора продолжал мрачно сидеть на пеньке, подперев голову руками.

И даже Чарли скорбел в своем уголке, положив голову на лапу и устремив хмурый взгляд на ножку стула.

3

Папа позвонил в больницу, и ему сказали, что машину из морга смогут прислать только во второй половине дня, и посоветовали везти своими силами. Дядя Жора сходил в гараж и приехал на грузовике. Молодой шофер в армейской гимнастерке открыл задний борт и раскидал по углам ящики и колеса. Мы вынесли бабушку на матрасе, положили в кузов и накрыли тонким байковым одеялом, словно отделяя ее от высоких зеленых деревьев, синего неба, солнца, птиц – всего того, что теперь ей не нужно…

Папа с дядей Жорой хмуро сели в кузове, я залез в кабину. Шофер звякнул щеколдами, закрыл задний борт, и мы поехали.

В зеркале заднего вида виднелись неподвижные женские фигуры, печально смотревшие вслед машине.

Мы подъехали к желтому домику морга, и папа с дядей Жорой вошли внутрь. Я вылез из кабины. Сквозь листву деревьев светило солнце, в больничном саду бродили люди в халатах и пижамах, читали на лавочках газеты. День обещал быть жарким, и я представил, сколько народу соберется на пляже, как будут играть в волейбол, бегать в парк за газированной водой и мороженым. На ветку клена села маленькая птичка с серым острым хвостом, заглянула в кузов, где на полосатом матрасе лежала моя бабушка, испуганно пискнула и улетела.

Дядя Жора с отцом вышли из морга нахмуренными – что-то у них не ладилось. За ними вышел дядька в синем халате и такой же синей шапочке с завязками. Его нос был такой величины и значимости, что ему хотелось поклониться, отдать честь, щелкнуть перед ним каблуками. Шофер, высунувшись из кабины, восхищенно покрутил головой и одобрительно сплюнул.

– Открывай задний борт, подъезжай задом, – громко скомандовал носатый шоферу и стал смотреть вдаль, словно выглядывая кого-то.

Шофер откинул задний борт, и мы с ним залезли в кузов. Под тонким одеялом угадывалось лицо бабушки; теперь я бы не сказал, что она спит, – произошло нечто другое, непонятное мне и страшное. Я наклонился, чтобы ухватиться за угол матраса, и увидел на одеяле выцветшую нашивку: «Гоша Банников».

– Осторожно, осторожно!

Дядя Жора с отцом тихонько потянули матрас.

Мы с шофером приподняли свой край: бабушка была как пушинка. Мы внесли ее в холодное, сладковато пахнущее помещение и положили матрас на обитый кровельным железом стол.

Сначала из морга вышел отец. Он горестно покачал головой и вытер слезы. Затем вышел дядя Жора с каменным лицом.

Он вытащил из портмоне деньги и сунул шоферу две десятки: