Чикагские гангстеры могут отдыхать - [43]

— Ну как? Мне удалось на вас произвести? — кося хитрым и лукавым глазом, спросил Зяма.

— Удалось. Только как?

— Все очень просто, — усмехнулся старик. — Когда-то у Шпильмана была большая еврейская семья. Такая, знаете, совсем еврейская, как положено. И водились у него кое-какие денежки, и выросли дети, и купил он им всем по маленькой, но хорошей квартирке рядом. И стали они жить на одном этаже. Потом один сын занялся политикой, сдалась же она еврею! Знаете, когда евреи занимаются политикой, это обычно плохо кончается и для них, и для всего человечества. Вы хотите примеров? Пожалуйста. Свердлов, Троцкий, Оппенгеймер, наконец, Энштейн и этот безумный австрийский еврей, как его? Шикльгрубер… Так о чем это мы?

Да, о том, что еврей и политика — это почти то же самое, что собака и блохи. Они, конечно, сосуществуют, но собаке от этого плохо. Ну так вот и сына моего арестовала родная наша советская власть. И он сидел — не могу сказать "сколько положено", но могу назвать — "сколько дали". Потом ему предложили уехать. И он уехал.

Что ж ему, спорить, что ли? Ну, я-то остался. Ладно, себе думаю, нас ещё много, Шпильманов. Но тут уезжает второй сын, два года просидел в отказе и все равно уехал. Вы даже не спрашиваете — куда? И правильно делаете. Куда может уехать еврей? Да еврей может уехать куда угодно. Он уехал в Голландию. Ему тут не хватало тюльпанов. А мне оставалось что?

Мне оставались их жены и их квартиры, в которых эти жены ожидали возможности присоединиться к мужьям. И потом началась перестройка. И жены уехали, и мои оставшиеся дети уехали. И что мне оставалось?

А мне осталось только проломить стенки в четырех квартирах, чтобы без конца не выскакивать на лестничную клетку. Они очень заботливые, мои дети. Они приватизировали квартиры и подарили их мне. Но я не могу спать во всех четырех одновременно. Я могу спать во всех четырех только по очереди. А теперь быстро, с чем вы пришли?

— Как это понимать?

— Если бы я пришел к вам, я бы знал, как это понимать — то, с чем я пришел. Но я знаю, что раз вы звонили в восьмую квартиру, то вам нужны паспорта или визы. Те, кому нужны печати, ленивы и торопливы. Они звонят сразу в ближнюю, пятую квартиру. Так кто вас послал? Впрочем, мне нет дела, хотя я и хотел бы все же узнать кто.

Серега настолько офонарел от такого напора слов, что даже вспотел, и старому еврею пришлось чуть не клещами вытаскивать из него суть вопроса.

— Итак, что мы имеем кроме ишиаса и геморроя? Мы имеем на сегодня два детских паспорта, два мужских и два женских. Это оригинально. Простите, они евреи?

— Почему — евреи? — не понял Серега логики. — Они все русские.

— Почему евреи? Да я подумал, что опять евреям ограничили выезд. А оказывается, все наоборот. Поверьте старому еврею: не иначе как к власти пришел Жириновский. Я же говорил вам, что еврей у власти — это нонсенс. Вот вам пожалуйста. Теперь он из мести запретит русским выезд за границу. Я же предупреждал! А? Что я говорил?!

— Да тут другие проблемы, — вздохнул совсем ошалевший Серега, вытирая пот со лба. — Вы лучше скажите, когда прийти, и я пойду, а!

— Когда приходить? А что, где-нибудь написано, что вход ко мне ограничен во времени? Нет, не написано? Тогда что за дела? Приходите хоть через час. Это если вам поболтать за жизнь. А если вам насчет документов, тогда либо завтра ночью, либо послезавтра утром. Это как у вас душа или обстоятельства требуют. Фотографии имеются?

— Есть только любительские и не для загранпаспортов.

— Давайте. Что же вы их при себе держите? Боже! Боже, что делается! Что делается! Вы, русские, совсем с ума сошли. Вы отпускаете за границу таких прекрасных женщин! А у вас самого, что, не нашлось фотографии, только в детском возрасте? Ничего, ничего, сделаем…

— Да я не еду.

— А кто же тогда едет? Я еду? Я никуда не еду! И зачем вам паспорт, если вы не едете?

— Это не мне паспорт. И я пойду. Мне… Мне некогда. Ага, вы уж извините, я потом как-нибудь… Вот деньги. Остальное потом. Если понадобится. Здесь хватит на первое время? Вы не беспокойтесь, мы все оплатим, сколько надо будет…

— А что мне надо? Ха! Он спрашивает, хватит ли здесь денег. Вы думаете, мне надо этих денег? Нет, мне не надо этих денег. Вы спрашиваете, хватит ли здесь? Я отвечаю — хватит.

— Да вы посчитайте!

— А зачем? Если бы даже вы мне пустой конверт дали, я бы сказал, что мне хватит.

Тут старичок глянул на часы и заспешил:

— Вы извините, молодой человек, мне иногда очень скучно. А Володе передайте, чтобы не беспокоился. Все сделаем в лучшем виде.

— Какому Володе? — растерялся Серега.

— Абрикосову, — усмехнулся старичок, мягко выпроваживая его за дверь. — Думаете, стал бы я с каждым встречным-поперечным разговаривать о самом важном?

— О чем самом важном?

— О жизни! — ответил старичок, захлопывая дверь.

Серега так и не успел спросить, откуда он узнал про Абрикосова. А я забыл сказать ему, что на свертке, который он вручил Шпильману в самом начале, была маленькая меточка.

Он же, выйдя от старого Зямы, сел в машину и направился к кольцевой дороге. Там дождался на обочине мощного транспортного потока, двигавшегося по всем четырем полосам сплошной черной змеей, и втиснулся в него довольно бесцеремонно, вогнав в дрожь какого-то чайника, державшегося правой, тихой стороны.