Чикаго - [35]
— Пожалуйста, Марва. Есть важный разговор.
— Надеюсь, ничего не случилось, — сказала она с каменным лицом.
Он встал, подошел к ней и взял за руку. Она резко вырвала руку с криком:
— Не трогай меня!
— Послушай, дорогая… Ты ошибаешься на мой счет. Ты несправедлива ко мне. Я дал тебе время, чтобы одуматься.
— Не хочу говорить на эту тему.
— Ради Бога, ты не должна поступать со мной так. Это грех. Я признаю, что ударил тебя, но ты оскорбила мою честь. Я по закону имел право так поступить.
— Оставь свои проповеди, избавь меня от этого. Чего ты хочешь?
— Чтобы все было хорошо.
Она презрительно усмехнулась и сказала, роясь в своей сумочке:
— Я знаю, чего ты хочешь.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты хочешь деньги. Возьми. Вот. Но не приближайся ко мне после этого.
Это были скрученные вместе несколько сотенных купюр. Данана элегантным движением взял их у нее из рук, вздохнул и сказал, пряча деньги в бумажник:
— Да простит тебя Бог, Марва. Я не буду мстить тебе за твои слова. Видно, нервы у тебя совсем расстроены. Тебе лучше принять горячую ванну, а потом помолиться… Вот увидишь, Бог даст, тебе станет лучше!
В субботу ровно в восемь часов вечера, надев свой лучший костюм и купив букет цветов, я направился к профессору Грехэму. Он жил в маленьком одноэтажном доме, окруженном таким же крохотным садом. По обе стороны дорожки пышно цвели розы. Дверь открыла симпатичная чернокожая девушка, стройная, как модель Наоми Кэмпбелл, и одетая очень просто — белая футболка и светлые джинсы. У нее за спиной стоял ребенок лет шести.
— Здравствуйте, я Кэрол Макнилли, подруга Джона. А это мой сын Марк.
Я поздоровался с ними и вручил букет. Она тепло поблагодарила меня и понюхала цветы. Мебель в доме была из темного дерева в английском стиле — просто и элегантно. Джон сидел в гостиной, развалившись своим грузным телом на диване. Перед ним стоял вращающийся столик, на котором были расставлены стаканы и бутылки вина. Я преподнес свой скромный подарок — инкрустированную перламутром тарелку с Хан-эль-Халили[20]. Поздоровавшись, он усадил меня напротив. Мальчик подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Джон кивнул, поцеловал его в щеку, и тот убежал в другие комнаты.
— Что будете пить? — повернулся он ко мне с улыбкой.
— Красное вино.
— А разве ислам разрешает пить вино? — спросила Кэрол, откупоривая бутылку.
— Я всем сердцем верю в Бога. Но я не ханжа. К примеру, иракские богословы эпохи Аббасидов не запрещали пить вино.
— Я думал, что Аббасидского государства уже давно не существует! — отозвался Грэхем.
— По правде говоря, да. Но вино я люблю.
Все рассмеялись.
— Джон сказал, что вы поэт, — деликатно начала Кэрол, отпивая из бокала. — Не могли бы вы прочитать нам что-нибудь из своих стихов? Это было бы прекрасно.
— Я не могу перевести свои стихи.
— Но ваш английский великолепен.
— Перевод стихов совсем другое дело.
— Переводить стихи — это преступление! — воскликнул Грэхем и продолжил серьезно. — Послушайте, поэт, обучаясь в Америке, вы получаете великолепный шанс изучить американское общество. Когда-нибудь вы напишете о нем. Нью-Йорк, например, вдохновил испанского поэта Федерико Гарсиа Лорку на создание великолепных произведений. Мы ждем от вас поэм о Чикаго.
— Я сам мечтаю о том же.
— К сожалению, вы приехали в Америку в тот период, когда ею управляет консерватор и реакционер, ведущий страну к краху… Когда я был молод, это была другая Америка, более человечная, более свободная!
Он замолчал, чтобы наполнить свой бокал, затем продолжил с надрывом:
— Я человек поколения Вьетнамской войны. Мы были теми, кто разоблачил обман американской мечты и объявил о преступлениях американской администрации, которой мы противостояли. Благодаря нам в шестидесятые годы в Америке произошла настоящая интеллектуальная революция. Традиционные капиталистические ценности уступили место прогрессивным представлениям. Но, к сожалению, сейчас этого уже нет…
— Почему?
— Потому что капиталистический режим, — ответила мне Кэрол, — смог обновиться, поглотив чужеродные ему элементы. Молодые революционеры, которые раньше отвергали этот порядок, стали бизнесменами среднего возраста, классом неповоротливой буржуазии. Все, к чему они стремятся сегодня, — выгодный контракт и должность с зарплатой побольше. Их революционные идеи иссякли. Каждый американец сейчас мечтает о том, чтобы иметь дом, сад, машину и проводить отпуск в Мексике.
— То же самое можно сказать и о докторе Грэхеме?
Кэрол засмеялась:
— Джон Грэхем — американец редкой породы. Его совсем не заботят деньги. Он, наверное, единственный университетский профессор в Чикаго, у которого нет машины.
Позже Кэрол подала приготовленный ею ужин. Они были очень добры ко мне, а я рассказывал им о Египте. Я слишком много пил, чувствовал, что сверх меры, много болтал и смеялся. Затем Кэрол куда-то неожиданно ушла. Пошла спать, подумал я, и расценил это как знак того, что вечер окончен. Я встал, чтобы попрощаться с Грэхемом, но он показал мне жестом сесть и спросил, доставая бутылку водки:
