Чикаго - [12]

— Где же твое неотложное дело? — спросила Митчелл.

— Я его закончил.

— Врешь!

Он молча посмотрел на жену и спросил с фальшивым беспокойством:

— А где Джефф?

— Ушел.

— Так скоро?

— Он вынужден был уйти после того, что ты устроил. У него, как и у всех, есть чувство собственного достоинства. Ты хоть знаешь, что он прождал целый час, чтобы поужинать с тобой?

Раафат опустил голову и стал вертеть в руке бокал, чтобы лед растаял. Он старался избежать ссоры насколько это было возможно. Однако его молчание еще больше вывело Сару из себя. Она подошла к нему вплотную, стукнула рукой по тумбочке так, что ваза с цветами задрожала, и истерично закричала не своим голосом:

— Ты не можешь так обращаться с моим другом!

— Я ничего не сделал. Это он свалился на нас без приглашения.

— Джефф — мой друг, и он может приходить ко мне, когда захочет.

— Хватит, Сара, пожалуйста. Я устал. Хочу спать. Спокойной ночи!

На этих словах Раафат встал и направился к двери, но Сара догнала его с криком:

— Тебе это так не пройдет! Я никогда не прощу тебе того, как ты обошелся с моим другом! Он пришел к нам с открытой душой, чтобы показать свою новую работу, а в результате ты его обидел. Больше ты так не сделаешь. У меня есть новость, которая тебя удивит. Хочешь знать, какая?..

«…Воин беспощаден к своим врагам, он жаждет их смерти. Но если судьба один лишь раз предоставит ему возможность пересечь линию фронта и пройтись вдоль их рядов, то он увидит, что они такие же люди, как и он сам. Вот кто-то пишет письмо жене, кто-то любуется фотографиями детей, кто-то бреет подбородок, мурлыча под нос песенку. Что тогда скажет солдат? Может, подумает, что его заставили воевать против этих ни в чем неповинных людей и ему необходимо изменить свое к ним отношение. А может, он решит, что увиденное обманчиво и эти тихие люди, как только займут боевые позиции и поднимут ружья, станут преступниками, будут убивать его близких и посягать на его Родину…

Я как тот солдат. Сейчас я в Америке, которую всегда ругал, закат которой предрекал и чей флаг сжигал на демонстрациях. Соединенные Штаты несут ответственность за горе и нищету миллионов людей по всему миру. Америка, которая вооружила Израиль, с согласия которой убивают палестинцев, отнимая у них землю. Америка, действуя в собственных интересах, поддерживала коррумпированных деспотичных арабских правителей. Эта плохая Америка… Но сейчас я смотрю на нее изнутри, и меня одолевают такие же сомнения, что и того солдата. Меня мучает один вопрос: эти добрые американцы, которые милы с иностранцами, которые открыто улыбаются тебе и восторженно приветствуют при первой же встрече, которые помогают и уступают дорогу, горячо благодарят за каждую мелочь, понимают ли они весь ужас преступлений, совершенных их правительством против человечности?»

С этого абзаца я начал свои заметки, но затем перечеркнул его, поскольку он мне не понравился. Я решил записывать просто то, что чувствую. Эти записи никогда не будут опубликованы, и никто, кроме меня, их не прочитает. Я пишу для себя. Пишу, чтобы запечатлеть поворотный момент своей жизни. Сейчас я переношусь из своего старого мира, кроме которого ничего не знал, в мир новый, волнующий, полный возможностей. Этим утром я прибыл в Чикаго, спустился с трапа самолета и встал в длинную очередь к офицеру паспортного контроля, который дважды просмотрел мои документы, задал несколько вопросов (лицо его при этом выражало неприязнь и подозрительность) и наконец поставил штамп в мой паспорт и разрешил пройти. Сделав несколько шагов по залу аэропорта, я увидел табличку со своим именем, написанным по-английски. Ее держал мужчина лет шестидесяти, с египетскими чертами лица, чуть смуглый и совершенно лысый. На нем были очки в серебряной оправе, придающие серьезный вид, аккуратная, со вкусом подобранная одежда — темные вельветовые брюки, свинцового оттенка летний пиджак, белая рубашка с расстегнутым воротничком и черная спортивная обувь. Я подошел к нему, волоча за собой чемодан. Его лицо просияло:

— Вы Наги Абдалла Самад?

Я кивнул, он схватил мою руку и сердечно приветствовал:

— Добро пожаловать в Чикаго! Я Мухаммед Салах. Профессор кафедры гистологии, где вы будете учиться.

В последних словах я уловил в его арабском легкий акцент. Я искренне поблагодарил профессора, заметив, что ценю его великодушие, ведь в выходной день он оставил свою семью, чтобы встретить меня. Он отмахнулся по-американски, как будто отгоняя муху, в том смысле, что дело не стоит благодарности. Профессор пытался помочь мне донести чемодан до машины, но я, поблагодарив, отказался. Заводя машину, он сказал:

— Мы, египтяне, любим радушие и теплый прием. Когда уезжаем даже недалеко от дома, нам приятно, когда кто-то нас встречает. Верно?

— Большое спасибо, доктор.

— Это долг старейшины.

Я посмотрел на него с недоумением. Он громко засмеялся и сказал, поворачивая руль:

— Местные египтяне зовут меня старейшиной Чикаго. И я делаю все, чтобы оправдать это звание.

— Вы давно в Чикаго?

— Тридцать лет.

— Тридцать лет? — повторил я за ним удивленно.

Мы ненадолго замолчали, потом изменившимся тоном он сказал: