Четыреста лет царского дома – триста лет романо-германского ига - [30]

В Интернете без труда можно найти сведения об этом художнике. В частности, и то, что в мире существуют сотни подделок под его картины. Отчего бы это? Вполне возможно, что Каналетто вообще не писал этой картины, просто его имя недостойно использовали после смерти. Как в случае с нашим Ломоносовым. Вместе с тем, такая информация говорит о пользе подделок для обитателей закулисья: бери любую для своих целей, если есть деньги и влияние, твори свою ущербную реальность, авось люди ухватятся. Недаром один мудрейший муж Реформации восхищался глупостью, которая людям (точнее, тем, кто ими манипулирует) импонирует гораздо больше, чем правдивая мудрость [212*].

На этой же теме мнимого Колизея пытался утвердиться и Стендаль [213*]: «с. 269. В Колизее нужно быть одному: часто вам мешает молитвенный шёпот благочестивых паломников, которые группами в пятнадцать-двадцать человек совершают остановки посреди своего «крёстного пути», или капуцин, который со времён Бенедикта XIV, реставрировавшего это здание, проповедует здесь каждую пятницу. Целый день…здесь работают каменщики, которым помогают каторжники, — постоянно приходится восстанавливать какую-нибудь часть обрушивающихся развалин…На вершине развалин Колизея живёшь одновременно с Веспасианом, который выстроил его, со св. Павлом и с Микеланджело».

Для провокации сгодилось имя великого мастера: «В то время, когда Микеланджело, уже очень старый, работал над этой церковью, однажды зимой, после большого снегопада, его увидели разгуливающим среди развалин Колизея. Он пришёл сюда настроить свою душу так, чтобы почувствовать красоты и недостатки своего собственного проекта купола св. Петра. Такова сила великой красоты: театр порождает замысел церкви». Но Стендаль в своей услужливости власти совершает грубую ошибку, повторяя вслед за «античными» авторами: «с. 274. У римлян, как и у нас, был обычай торжественно праздновать открытие какого-нибудь нового здания; дедикация театра ознаменовалась необычайно торжественным драматическим представлением, дедикация навмахии сопровождалась битвою кораблей». И попадает под огонь критики ФН, которые утверждают, что в римском Колизее для корабельных игрищ неоткуда было взять столько воды [110*]. А вот в старом Константинополе и воды хватало, и места.

В описании Стендалем Колизея мог быть и извиняющий момент, если он по недоразумению, нередко докучающему путешественникам (чего стоят одни только миражи), принял строительство развалин за реставрацию «античного» сооружения. Или его авторитет для этой провокации специально использовали? А может, на этом он и составил себе имя? Имеются сведения, на которые ссылается комментатор издания, позволяющие предполагать, что литературный авантюризм и лжеисторический пафос вполне в духе знаменитого француза: «с. 388. Даты, указанные в книге, совершенно произвольны, а сведения, которые Стендаль сообщает о себе как об авторе, в большей своей части ложны. Он не был в Риме в 1802 году и не присутствовал ни при похоронах папы Льва XII, ни при избрании папы Пия VIII, так как в течение всего 1829 года находился в Париже. Некоторых памятников, которые он описывает, он никогда не видел, а сведения о них почерпнул из путеводителей, которые в большом количестве имел в своей библиотеке….Стендаль любил перечитывать собственные произведения с пером в руках. До сих пор были известны три экземпляра «Прогулок по Риму», принадлежавшие Стендалю и испещренные его пометками…Перечитывая свою книгу, Стендаль исправлял не только стиль, но и мысль, указывал на ошибки, допущенные им из-за неосведомлённости, или слепому следованию традиции, или доверию к источникам и т. д.»

Теперь, когда ты познакомился с тем, как фабрикуют историю, понятен будет и сарказм другого выдающегося француза, не способного на обман своего читателя — не для того он взялся за перо. Это Анатоль Франс, он писал в «Острове пингвинов»: «Зачем же, голубчик, так утруждать себя составлением исторического труда, когда можно попросту списать наиболее известные из имеющихся, как это принято. Ведь если вы выскажете новую точку зрения, какую-нибудь оригинальную мысль, если изобразите людей и обстоятельства в каком-нибудь неожиданном свете, вы приведете читателя в удивление. А читатель не любит удивляться. В истории он ищет только вздора, издавна ему известного. Пытаясь чему-нибудь научить читателя, вы лишь обидите и рассердите его (моё выделение). Не пробуйте просвещать его, он завопит, что вы оскорбляете его верования… Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение». Повторим [52*] и урок Гёте:

ИНОЙ РАЗ МЫ УЧИМСЯ ОДНОВРЕМЕННО ИСТИНЕ И ЗАБЛУЖДЕНИЮ, НО НАМ РЕКОМЕНДУЮТ ПРИДЕРЖИВАТЬСЯ ПОСЛЕДНЕГО

6 июля 2013 г. Суббота

Малютка!

Сегодня можно опять продолжить. Всё время с предыдущей даты переносил содержимое этой тетради на компьютер, ради полива будущего урожая активнее посещал дачу, проводил и с тобой немало часов. Теперь преодолёно более 80 страниц текста через полтора интервала. Пора двигаться дальше, но это, на мой сегодняшний взгляд, будет уже последний «заплыв на дистанцию» в рамках второй части наших бесед. Ты прямо сейчас уезжаешь с родителями и бабушкой в Добрянку, где находится наша дача. Там вас ждёт самый большой урожай виктории за последние 5 лет. А я остаюсь, чтобы продолжить виртуальные путешествия с тобой. Будь готов к сюрпризам, иначе бы я и не взялся за перо. Но сначала слово тому же А. Франсу («Остров пингвинов»), который на свой неординарный лад выражает старую мысль: обнаружение нового факта ещё не всё; важнее то, в какую интерпретационную систему знания он попадёт, а если проще: кому он достанется — друзьям или врагам истины: «Писать историю — дело чрезвычайно трудное. Никогда не знаешь наверное, как все происходило, и чем больше документов, тем больше затруднений для историка. Когда сохранилось только одно-единственное свидетельство о некоем факте, он устанавливается нами без особых колебаний. Нерешительность возникает лишь при наличии двух или более свидетельств о каком-либо событии, — так как они всегда противоречат одно другому и не поддаются согласованию».