Четыре вечера с Владимиром Высоцким - [59]

Володарский. Всю жизнь он мечтал напечататься. Вот как ребенок… Ему поклонники — это было лет за семь до его смерти — сделали такой двухтомник. Сами переплели. Так вот Вознесенский после эти стихи носил по всем редакциям наших журналов, и ни один журнал не взял ни одного стихотворения.

Рязанов. Когда вы начали понимать, что рядом с вами очень крупный поэт?

Володарский. Честно говоря, я тогда не очень понимал, что это крупный поэт. Мне безумно нравились его песни. В них открывался мир, который вроде бы я видел и знал. Но в то же время его успевал увидеть Володя и сказать о нем очень емко.

Мне нравились военные его песни. Мне очень нравились песни его, называемые почему-то блатными.

Эти песни были совсем не блатными. Время было, когда пятьдесят шестой год прошел недавно, и очень многие люди— и отцы наши, и братья старшие — возвращались после реабилитации из мест не столь отдаленных. Тогда как раз и в литературе нашей и в жизни интеллигенция вдруг стала разговаривать, часто употребляя тюремный жаргон.

(Съемка ТВ Италии)

Высоцкий. Я писал ранние мои песни, которые можно как угодно назвать: либо дворовыми, либо блатными… Я считаю, что это традиция городского романса, который существовал у нас, потом почему-то куда-то ушел, был забыт.

Я писал в этих традициях: почти всегда одна точная мысль в песне и в очень-очень упрощенной форме.

Не в упрощенной в смысле «простота хуже воровства», а в доверительной форме разговора, беседы. Хотя это довольно сложно.

Но я вам должен сказать, что мне эти первые песни очень помогли и дальше, когда я усложнил и расширил круг идей. Именно от первых песен я оставил форму. Они мне помогли в поисках формы. Вот так…

ТОТ, КТО РАНЬШЕ С НЕЮ БЫЛ

В тот вечер я не пил, не пел —

Я на нее вовсю глядел,

Как смотрят дети, как смотрят дети.

Но тот, кто раньше с нею был,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Что мне не светит.

И тот, кто раньше с нею был, —

Он мне грубил, он вше грозил,

А я все помню — я был не пьяный.

Когда ж я уходить решил,

Она сказала: «Не спеши!»

Она сказала: «Не спеши,

Ведь слишком рано!»

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл, —

И как-то в осень, и как-то в осень —

Иду с дружком, гляжу — стоят,—

Они стояли молча в ряд,

Они стояли молча в ряд —

Их было восемь.

Со мною — нож, решил я: что ж,

Меня так просто не возьмешь, —

Держитесь, гады! Держитесь, гады!

К чему задаром пропадать,

Ударил первым я тогда,

Ударил первым я тогда —

Так было надо.

Но тот, кто раньше с нею был, —

Он эту кашу заварил

Вполне серьезно, вполне серьезно.

Мне кто-то на плечи повис, —

Валюха крикнул: «Берегись!»

Валюха крикнул: «Берегись!» —

Но было поздно.

За восемь бед — один ответ.

В тюрьме есть тоже лазарет, —

Я там валялся, я там валялся.

Врач резал вдоль и поперек,

Он мне сказал: «Держись, браток!»

Он мне сказал: «Держись, браток!» —

И я держался.

Разлука мигом пронеслась,

Она меня не дождалась,

Но я прощаю, ее — прощаю.

Ее, как водится, простил,

Того ж, кто раньше с нею был,

Того, кто раньше с нею был, —

Не извиняю.

Ее, конечно, я простил.

Того ж, кто раньше с нею был,

Того, кто раньше с нею был, —

Я повстречаю!

Рязанов. По моему эта песня, как и следующая — примеры высочайшей поэзии!

АНТИАЛКОГОЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей,

Только помню, что стены с обоями.

Помню, Клавка была и подруга при ей,

Целовался на кухне с обоими.

А наутро я встал —

Мне давай сообщать,

Что хозяйку ругал,

Всех хотел застращать,

Будто голым скакал,

Будто песни орал,

А отец, говорил,

У меня генерал.

А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,

Говорил, будто все меня продали,

И гостям, говорят, не давал продохнуть —

Донимал их своими аккордами.

А потом кончил пить,

Потому что устал,

Начал об пол крошить

Благородный хрусталь,

Лил на стены вино,

А кофейный сервиз,

Растворивши окно,

Ваял да выбросил вниз.

И никто вше не мог даже слова сказать,

Но потом потихоньку оправились,

Навалились гурьбой, стали руки вязать,

И в конце уже все позабавились.

Кто — плевал мне в лицо,

А кто водку лил в рот,

А какой-то танцор

Бил ногами в живот,

Молодая вдова,

Верность мужу храня,

(Ведь живем однова)

Пожалела меня.

И бледнел я на кухне с разбитым лицом,

Делал вид, что пошел на попятную —

«Развяжите! — кричал, — да и дело с концом!» —

Развязали, но вилки попрятали.

Тут вообще началось —

Не опишешь в словах,

И откуда взялось

Столько силы в руках?

Я, как раненый зверь,

Напоследок чудил,

Выбил окна и дверь,

И балкон уронил.

Ох, где был я вчера — не найду днем с огнем,

Только помню, что стены с обоями…

И осталось лицо, и побои на нем.

Ну куда теперь выйти с побоями?

Если правда оно

Ну, хотя бы на треть,

Остается одно:

Только лечь, помереть,

Хорошо, что вдова

Всё смогла пережить,

Пожалела меня

И взяла к себе жить.

Рязанов. С моей точки зрения, эти стихотворения — поэтические шедевры. Оказывается, об очень низких и грубых материях можно создать поэтическое чудо. Помните, у Ахматовой:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда…

У Высоцкого было поразительное ухо, он невероятно чутко слышал и схватывал речь окраины, пригорода, деревни. Будучи городским человеком, он прекрасно чувствовал сельскую речь. Вспомните его песни: «Письмо на выставку» и «Письмо с выставки» — переписку насчет быка-рекордсмена. Абсолютно нет ощущения, что интеллигент подделывается под деревенскую речь… Или вот такая песня: