Четыре тысячи историй - [5]

- А ты пустишь меня в операционную?

- Конечно, нет. Но ты приходи, посидишь там у меня в "предбаннике".

- Посижу, - пообещал полковник Костин.

И снова они шли с женой извилистой улицей мимо кинотеатра. Людмила Ивановна ласково взяла мужа под руку:

- Не надо метаться, Василий. Все будет хорошо.

- Не надо, - сказал он твердо.

...В окно операционной хлынул утренний свет, и от смешения его со светом бестеневых ламп казалось, что в комнате повис туман.

- Пульс? - спрашивает хирург.

- Падает...

Почему с введением наркоза падает пульс? Нет ли тут какой-то затаенной злой закономерности? Накаиупг Василий Петрович советовался с известным анестезиологом, нс ошибся ли он в выборе наркоза. "Ошибки нет", - замерял седовласый профессор. Но почему же снова все повторяется?

Хирург хотел было отложить операцию, как вдруг сердце Ясникова вновь остановилось. В операционной наступило молчание. Оно было тягостнее прежнего. Сегодня уже никто ни на что не мог надеяться. Казалось, все было исчерпано. Но нет, не все! В запасе оставалась сила духа хирурга, его неиссякаемая фантазия. "Четыре минуты, четыре минуты", - стучало в висках. Василий Петрович встал на табурет и начал массировать грудь Ясникова, вминая ребра до самого позвоночника. И сердце забилось! Он встретил радостные глаза коллег, но не осветил на их веселость, считая ее преждевременной: ведь операцию по пересадке кожи вновь пришлось отложить.

Василий Петрович набрал номер телефона профессоpa, но передумал, положил трубку, едва услышав молоденький голосок секретарши: "Приемная..."

- И все-таки ошибка есть, - сказал он полковнику Костину, который сидел здесь все эти часы. - Понимаешь, ожоговые больные реагируют на наркоз совсем не так, как люди, получившие травму иного характера.

- Значит, дело в выборе наркоза, - раздумывая, произнес полковник Костин. - Вот это и есть та самая страница, которую тебе предстоит сегодня написать.

Хирург читает, ищет, сопоставляет все применяемые ныне наркозные препараты. В составе каждого из них присутствуют элементы, с которыми неумолимо вступают в "конфликт" белковые вещества. Значит, нет ответа? Значит, есть только одна альтернатива: ничего не делать, и больше не предпринимать обреченных на пропал попыток кожной пластики, и потерять Валерия Ясникова, единственную радость матери. Убитая горем женщина рассказала врачу о своем сыне. Отец его пвгиб за несколько недель до рождения Валерия. По профессии оп был журналистом.

Ниточка судеб солдата и полковника тянулась к войне. Василий Петрович помнит заснеженный Куйбышев, сорокаградусные морозы. Медицинская академия жила тогда по законам боевой обстановки. Стреляли. Правда, в тире. Лечили раненых. Пилили дрова. Драили полы, и, конечно, с утра до вечера учеба, учеба, учеба. Еще, помнится, постоянно хотелось есть. При немалой тыловой нагрузке - три раза в день лишь мучная затирка и пайка хлеба раз в сутки. И все-таки он, Максимов, только учился. А отец Ясникова воевал, был на передовой.

И даже статьи сочинял в окопах. Матери хотелось, чтобы Валерий пошел по стопам отца. Но сын с детства увлекался музыкой. Впрочем, что гадать. Все еще может измениться. Сейчас главное - отслужить и вернуться домой.

- Главное - поправиться, - сказал как бы про себя Василий Петрович.

- У вас он поправится, - произнесла без колебаний мать солдата, ничего не знавшая о двух клинических смертях сына.

- Спасибо, - зачем-то сказал он и мягко обнял женщину за плечи.

В этот момент в отделение вошла Людмила Ивановна.

Заметив руку своего мужа на плечах чужой женщины, она на секунду застыла на месте. Стопка пробирок, которую она несла с собой, сверкнула, залучилась внезапной вспышкой. Людмила Ивановна, глядя в упор на Василия Петровича, сказала:

- Надеюсь, хоть сегодня ты придешь ночевать домой?

- Надеюсь, - ответил он, как показалось Зинаиде Владимировне, отчужденным тоном.

Людмила Ивановна стремительно зашагала по коридору. С затаенной улыбкой смотрела ей вслед Зинаида Владимировна.

- До свидания, доктор, - сказала она.

- До свидания, - зачем-то развел он руками, и это получилось у него неловко и смешно.

Когда от Максимовых отпочковалась дочь Василия Петровича, многое изменилось в этом доме. Молодые увезли с собой Настепьку, которая родилась тут и тут же произнесла свое первое слово - "бабушка". Игрушки-побрякушки, плач и смех - все смолкло. И в душе Людмилы Ивановны нежданно-негаданно поселилось одиночество. Тут бы Василию Петровичу и попять все, найти для жены лишний час. "Сколько той жизни осталось?" - жаловалась она. Думала, что, может, домашний шум, когда жили с молодыми вместе, мешает ему порой сосредоточиться, и его долгие исчезновения потому оправдывала, понимала. Думала, что вот теперь хоть видеться с собственным мужем будет чаще. Ан нет. Василий Петрович, как и раньше, пропадал в госпитале.

- Пропащий человек, - скажет он, бывало, со смешком, потом помолчит, посерьезнеет и добавит: - Сама говоришь: сколько той жизни осталось? А сколько дел еще нужно сделать?!

Василий Петрович проводил к выходу Зинаиду Владимировну, постоял на крыльце, глотнул свежего воздуха и поспешил в палату к майору Крпвоносу. Нe говоря ни слова, долго осматривал больного. Что ж, ничего утешительного: гнилостная инфекция продолжала бушевать.