Четыре танкиста и собака - [52]

– Хорошая штука. – Проведя пальцами по прикладу, он нащупал на нем небольшие зарубки с острыми, еще не стершимися краями и спросил: – А что это за насечки?

– А вон эти, – коротко пояснил снайпер, показав рукой в ту сторону, где в окопах сидели немцы.

14. Собачий коготь

Гусеницы выдавили в песке глубокий след в виде двух ровных канавок, вырезанных прямоугольниками звеньев; этот след чем-то напоминал железнодорожный путь. И вот Шарик бежит по этому следу, наполовину скрытый в выемке. Он бежит, как бегают овчарки, ровной рысцой, неутомимой и плавной, как скольжение ужа.

Голова его поднята, взгляд устремлен далеко вперед.

Идти все время по следу, как за зверем, не нужно: запах, который он ищет, должен быть только там, где сильно разит бензином, где можно было весело бегать и кувыркаться на траве. Шарик помнит, что обладатель этого запаха, когда гладил его, отдал кому-то другому тот немилосердно дымящий предмет. Конечно, Шарик не знает названий, не знает, что означают слова «бензин» и «трубка». Его нюх делит вещи по тому, как они пахнут, на приятные и неприятные, на вкусные и невкусные. Он знает также, каким предметам принадлежат какие запахи. Этот мир так богат, многоцветен, разнообразен; в нем живут и дружба и вражда, любовь и ненависть; усталость часто сменяется радостью оттого, что в мускулах играет сила.

Сейчас Шарик измучен, раздражен и голоден. То, что приходилось терпеть в стальном коробе, встряхиваемом взрывами, наполненном пылью, дымом и смрадом, страшно не нравилось ему. Но раз Янек был там, значит, и он, Шарик, должен был находиться там. Сейчас он голоден, но старается не думать об этом. У него одно, главное стремление: выполнить приказ или, если угодно, просьбу своего хозяина. Поэтому он бежит по выдавленному гусеницами следу, неутомимо преодолевая нелегкий путь.

Впереди что-то сверкает, слышен свист, грохот выстрелов. Шарик не пугается. Он привык к звукам стрельбы, еще когда был совсем маленьким щенком. Винтовочный выстрел даже более спокойный, менее резкий, чем ружейный. К тому же Шарик чувствует, что с боков его надежно защищают песчаные стенки выемки. Но вот что плохо: спереди, с той стороны, куда он держит путь, приближается все усиливающийся запах чужих людей. Совсем чужих, не таких, как те, многих из которых он узнал в бригаде. Пахнет другое сукно, другая еда, другая кожа. Все чужое.

Шарик замедляет бег, все размеренней переносит тело с ноги на ногу. Вот он уже идет, а потом, все сильнее сгибая лапы, начинает ползти, прижимаясь животом к песку. Запах идет откуда-то снизу, словно из-под земли. Уже видна насыпь, над которой перемещаются макушки человеческих голов в стальных касках.

Шарик замер. Он терпеливо ждет, пока не исчезнут головы, не удалятся людские голоса. Затем бежит рысцой, удлиняет шаг и, сильно бросив вперед свое тело, перепрыгивает через окоп.

Спустя несколько секунд он слышит окрик, металлический лязг затвора. Но вот уже совсем рядом первые островки можжевельника. Шарик достигает их, меняет направление. Грохот выстрелов подгоняет его, резкий свист проносится у левого уха, почти рядом. Шарик мчится вперед большими прыжками, бросается то влево, то вправо, чтобы держаться поближе к можжевеловым кустикам.

Гремят еще два выстрела – и тишина. Песок шуршит под лапами, разлетается в стороны, земля становится все тверже, все гуще трава. Уже недалеко до темной, шумящей на ветру стены леса. Шарик снова переходит на ровный бег, бросается в кустарник. Листья гладят ему бока, мелкие веточки цепляются за шею.

След, оставленный гусеницами, становится совсем мелким, и по нему трудно бежать, потому что вдавленные в землю кусты орешника и молодые березки немного приподнялись и торчат, ощетинившись, навстречу. Шарик сворачивает и бежит рядом со следом. Перепрыгивает через одну воронку от снаряда, потом через другую, и вдруг прямо под морду ему попадает клубок шерсти, остро пахнущий едой.

Это уж слишком. Запах настолько сильный, что Шарик забывает о своем хозяине и друге, о его просьбе. Прыжок, хватка зубами – и короткое трепыхание ошалевшего от страха зайца. Из-под клыков течет на язык свежая, теплая кровь. Шарик отодвигается под густой куст, садится на задние лапы и ест жадно, разгрызая кости. Он утоляет голод. По мышцам, по всему телу расплывается приятное ощущение сытости, исчезает раздражение, которое ерошило ему шерсть, но в то же время возникает беспокойство. На некоторое время он замирает, потом снова принимается есть, добирая последние кусочки. Остатки заячьей шерсти прилипли к носу и щекочут ноздри. Он вытирает морду о траву, помогая себе лапами. В этот самый момент возвращается память. Ведь он же должен был бежать и искать. Ему стыдно.

Шарик прижимает уши, опускает хвост, чувствует себя совсем отвратительно. Поспешно отправляется в путь, но тут же резко замедляет бег.

Снова его ноздри улавливают чужой запах человека, такой же, как и во время прыжка через окоп, из которого по нему стреляли. Он начинает осторожно красться, перебираясь из тени в тень, высовывает морду из листвы и смотрит. Рядом с исковерканной грудой металла, вдавленного в землю, рядом с торчащим наискось вверх стволом пушки неподвижно лежит лицом вниз человек и пахнет смертью. Визг рождается у Шарика где-то в горле, но он его тут же подавляет – никто из его сородичей, сибирских волков, никогда не выдает себя, когда идет по следу.