Четыре танкиста и собака - [44]

С того времени, как Лидка вернула Янеку рукавицы, он видел ее несколько раз издалека и неизменно в сопровождении офицеров из штаба или хорунжего Зенека, но ни разу с ней не разговаривал. Сейчас у него уже и в помине не было рукавиц, которые она носила, потому что он отдал их вместе с другими ненужными вещами старшине штабной роты. Позывные «Береза-пять» относились не к ним, но Янек воспринял их как предупреждение. Он протер глаза тыльной стороной ладони, смахнул со лба капли пота, поудобнее уселся на сиденье.

Тишина в эфире длилась еще несколько минут, затем снова послышался писк и треск. Отозвался мужской голос, но слов нельзя было разобрать. Кто-то кого-то вызывал. Янек слегка повернул ручку и услышал:

– Я – «Береза-один», внимание…

– Слышу, «Береза-три»… «Береза-два» слышит.

– Я – «Береза-один», от левого вперед… Левый, быстрей… Перед тобой…

– Вижу… Готов.

– Механик, спокойнее… Огонь! Готов.

– «Береза-два», попал.

– Притормози, заряжай подкалиберным.

– Два горят.

– Третий готов.

– Попадание в гусеницу, горят баки!

– С машины.

– Заряжай, заряжай… О черт!

– Я – «Ока», я – «Ока». «Береза-пять», слышишь…

Голоса стихли, ушли куда-то дальше, и вдруг отчетливо прозвучало:

– Огурцы на грядке, у края леса, вправо пять от трубы…

Кто-то застучал по броне и крикнул:

– Ребята, воды хотите?

Над люком показалось лицо Черноусова. Обеими руками он протянул каску, до краев наполненную водой.

Василий поблагодарил старшину и взял у него каску. Передавая ее друг другу, все по очереди пили по пяти глотков, а другие считали – чтобы было по справедливости. Вода была теплая, с болотным привкусом, который долго потом оставался во рту. Остатки воды отдали Шарику, который быстро выхлебал ее, ворча от удовольствия.

– Василий, ты слышал?

– Слышал. «Береза» – это третья рота.

– Они бой вели. Что с ними стало?

– Неизвестно, но, думаю, жарко было.

– У нас тишина. Может, там мы были бы нужней.

– Может быть.

Как бы в ответ на это замечание о тишине они услышали звук, похожий на скрежет огромных старых часов, с заржавевшими колесиками и пружинами, не заводимых много лет. Елень, сидевший на ящиках со снарядами, вскочил и быстро захлопнул все люки. И вовремя: в следующее мгновение один за другим загремели взрывы.

– Это химический миномет, небельверфер по-ихнему, – пояснил Густлик. – Знаю я этого черта, разглядывал его поблизости. У него шесть стволов. Вместе соединены. А как начнет лупить, так уж лупит вовсю.

Залп, ударивший впереди, был только сигналом. Теперь немецкие минометы начали лаять, как собаки в деревне на проезжающую по улице машину. Они лаяли то слева, то справа, будто распаляя друг друга, а огонь их, видимо корректируемый наблюдателем, искал окопы в лесу и неуклонно приближался.

Осколки, сначала редкие, теперь часто клевали по броне, стукались со звоном и отлетали, гудя, как шмели.

Запахло землей и пылью. Вдруг весь танк встряхнуло. В уши ударила волна грохота.

– А вот и нам попало, – нарушил молчание Саакашвили и добавил одну из немногих выученных им польских фраз: – Нех их холера…

– Ничего, – спокойно произнес Василий. – Это не самое страшное. У нашего коня крепкая шкура.

– Я выйду посмотрю, – забеспокоился механик. – Кажется, по жалюзи мотора ударило.

– У тебя они закрыты?

– Да.

– Тогда подожди, пока не кончат.

– Добрый конь, – повторил Янек. – Надо бы наш танк как-нибудь назвать.

– Может, Гнедым? – предложил Елень. – У моего старика был Гнедой, не крупный, но добрый, выносливый…

– Ну нет… Гнедой к танку не подходит, – запротестовал Кос.

– У Александра Македонского коня звали Буцефал, – улыбнувшись, заговорил Василий, – а у рыцаря Роланда во время битвы в Ронсевальском ущелье был Вейлантиф, быстрый аргамак…

– Вот и нам надо назвать наш танк как-нибудь возвышенно или как человека.

– Уж ты бы точно назвал его или Лидкой или Марусей, – съязвил Елень.

– Тише, – перебил его Василий. – Хватит разговаривать, послушайте.

Мины рвались реже и намного левее. В паузах между разрывами все услышали негромкий рокот.

– Это не танк, – с уверенностью заявил Елень.

– Погоди, опять ничего не слышно, – остановил его Василий. – Может, это только нам показалось.

С правого борта, со стороны леса, кто-то застучал по броне.

– Ну, чего надо? – заорал Елень. – Не лезьте хоть, когда мины рвутся.

– Откройте! – раздался знакомый мелодичный баритон.

– Вот так так! – только и мог произнести растерявшийся Елень, но тут же поспешно бросился открывать люк. – Пан генерал шел под такой пальбой…

Командир бригады стоял на броне со своей неразлучной трубкой в руке и улыбался.

– Ничего страшного, в меня не попадет. Я хотел бы с вами потолковать, но я не один. Может, залезем в танк? Разместите еще двоих? Толстого и худого.

Генерал, несмотря на свою полноту, ловко забрался внутрь башни, а вот второму, щуплому крестьянину в пиджаке, пришлось помочь, потому что он повис в люке и никак не мог нащупать ногами опору.

– Хвала господу, – приветствовал он танкистов, не видя их из-за темноты, царившей в танке.

– Во веки веков, – вежливо ответил Густлик, включая освещение.

Теперь они увидели, что голова крестьянина тронута сединой и он, видно, не брился несколько дней. Седеющая щетина торчала на подбородке и на худой жилистой шее.