Четыре степени жестокости - [16]

Я лишь моргнула от удивления.

— Она засунула телефон себе в задницу, а потом предложила ему сделать то же самое?

— Чтоб мне пусто было, У него ушло на это минут пять. Мы, как могли, поддерживали. А он все повторял: «Бабуля, у меня ничего не получится», а она велела ему не останавливаться и толкать глубже. Потом Купер переменился в лице, попрощался и быстро вышел. Мы схватили его, когда он проходил контроль. А теперь посмотри на него. Насвистывает как ни в чем не бывало.

— А ты не смог удержаться и пришел посмотреть.

Маккей кивнул:

— Да. Еще ни разу не видел, чтобы кто-то срал телефоном.

Прошла минута.

— Если бы мы знали номер, то могли бы позвонить. — предложила я.

— Честное слово, судья! Мы просто хотели поговорить по телефону! — Он весело засмеялся и подождал еще немного.

Сама не знаю почему, вероятно, из желания подумать о чем-то другом, кроме Льюиса и его телефона, но я вдруг прервала молчание и спросила Маккея, чем он занимался в последние дни кроме работы.

В тот момент я пожалела, что так мало знаю о личной жизни Маккея. Существовала ли миссис Маккей, и где он живет: в доме, полном ребятишек, или, что вероятнее, в тесной однокомнатной квартирке, где на дне кухонного стола под грудой документов похоронено свидетельство о разводе? Он тоже мало знал обо мне, хотя иногда поддразнивал меня, расспрашивал о моих мужчинах и о безумных выходных. Разговоры на личные темы были запрещены в тюрьме, особенно в присутствии зэков. Они, подобно паразитам, впитывали информацию и придумывали изощренные способы, как использовать ее против тебя. Но Маккей не придавал этому значения.

— Хочешь сказать, когда я не жду, пока кто-то обосрется? — спросил он.

Более удачного ответа от него не приходилось ожидать.

— Люблю наблюдать за птицами, — сказал он.

Я бы не так удивилась, если бы он сказал, что заключенный Купер Льюис засунул в себя микроволновку. Он любит наблюдать за птицами. Иногда одно маленькое известие может полностью изменить твой взгляд на человека.

— Ты шутишь? — спросила я. — Ни за что бы не подумала.

Маккей посмотрел на меня так, словно я придуривалась.

— Да, наблюдать за птицами. Ты спросила, я ответил. Я — казначей в обществе «Лесной певун».

Мое недоумение немного обидело его, но что он ожидал? Я еще могла представить, как он в камуфляжной куртке поджидает в засаде оленя, или выпивает в палатке для любителей зимней рыбалки, или играет в казино. Но чтобы Рей наблюдал за птицами?

Беседа не клеилась, и я попыталась исправить положение.

— А я сейчас как раз читаю «Убить пересмешника», — сказала я.

Книга не о птицах, но косвенно имела к ним отношение, поэтому я решила, что такой человек, как Рей Маккей, обязательно оценит шутку.

Но Маккей уставился на меня с ужасом.

— Что случилось? — недоуменно поинтересовалась я.

— Что это, черт возьми, за книга? — спросил он.

Тогда я поняла, что такое заглавие может встревожить любителя птиц, который никогда ничего не слышал о книге. Поэтому я начала сбивчиво и смущенно объяснять, что книга «Убить пересмешника»^[2] вовсе не об убийствах птиц. Однако в романе есть цитата, где говорится о том, что даже убийство пересмешника является грехом.

Тогда Маккей скачал:

— Кали, я пошутил. Я тоже люблю Грегори Пека.

Я назвала его ублюдком и замолчала, чувствуя облегчение и вместе с тем немного смутившись. Я часто ощущала свое превосходство над мужчинами, с которыми работала, но в такие минуты понимала, что они догадываются, какого я о них мнения.

Прошло еще несколько минут. Льюис перестал прислушиваться и заерзал на койке, стал подтягивать колени к груди. Разумеется, природа брала свое. Впрочем, другого развития событий невозможно было представить.

— Рей, зря ты здесь сидишь со мной. — Я надеялась, что мои слова не прозвучат слишком высокомерно. — Все в порядке, это же моя работа.

— Ты шутишь? Я ни за что такое не пропущу. А ты иди пока, припудри носик или побей какого-нибудь заключенного.

— Ты сам им займешься? — спросила я.

Маккей кивнул:

— Да, я серьезно.

— Вот это, я понимаю, дело.

Однако я не двинулась с места. Меня мучили сомнения и подозрения. Мне казалось, Маккей хотел, чтобы я ушла из комнаты. Большинству надзирателей приходится идти на должностные нарушения. Зэки полностью выматывают тебя своим пассивным или активным сопротивлением, поэтому, если ты хочешь, чтобы дежурство прошло без неприятностей, приходится идти на уступки. Ты делаешь им небольшие одолжения, чтобы, в свою очередь, получить от них помощь: они быстрее расходятся вечером по камерам, содействуют тебе в случае чрезвычайных ситуаций. Но очень скоро подобные одолжения становятся объектом торговли, а ты уже перестаешь замечать различия: вы превращаетесь в коллег, возможно, ты даже начинаешь работать на них. Маккей презирает зэков, но, похоже, и к себе относится без особого уважения. Поэтому я воспользовалась случаем и задала вопрос, который давно мучил меня:

— Ты когда-нибудь слышал о зэке по кличке Нищий?

Маккей не отреагировал и даже не отвел взгляд, но я заметила тревогу в его глазах.

— Конечно, знаю, — ответил он. — Он сидел здесь десять лет.

Странно, я не знала никакого Нищего. Не слышала этого прозвища прежде, но считала, что это какое-то словечко из постоянно развивающегося, изменчивого тюремного жаргона. Не ожидала получить такой простой ответ. Век живи — век учись.