Четыре сезона - [44]

Имена всех безмолвников ведает только Господь, но пастве в наущение он оставил сведения о некоторых подвижниках: иноки Григорий Синаит, Григорий Палама, Николай Кавасила, опытом которых («О безмолвии в молитве», «Наставление безмолвствующим») дано питаться их наследникам. Итальянец Никифор Исихаст, монах, обратившийся из католичества в православие, даже сформулировал в специальном трактате психосоматические методы для сосредоточения внимания в «умной молитве» путем дисциплины дыхания. Согласованное с ритмом вдохов и выдохов моление, указал Никифор, становится постоянным. Позже Сергей Святогорец написал: «Молитву слово Божие не ограничивает ни временем, ни местом. Господь молитву сердца ставит наряду с дыханием груди». Поэтому и сейчас в афонских монастырях иноки порой спят всего по четыре часа в сутки, но не менее десяти пребывают в разговоре с Всевышним.

На Руси массовому распространению исихии способствовал во второй половине XV века «начальник скитожительства» Нил Сорский. Вот как описаны деяния Нила в монашеских житиях: «Кто мог исчислить его коленопреклонения, упражнения в псалмопении и ненасытном чтении Святого Писания? Каких подвигов самопонуждания, воздержания, поста, алчбы и жажды, воздыхания, сетования не показал он? Каких не испускал молений, слез и стенаний из глубины сердца? Каких не преодолел браней от гнева похоти, взимающегося на разум Божий возношения и лютого для безмолвника уныния? Каких не претерпел злостраданий, немощей и скорбей душевных и телесных, каких не вел сражений с недоумением, безнадежием и отчаянием и страшных жизненных борений, наносимых от зависти бесовской? Но взамен он наслаждался Божественной любовью в душеспасительном и радостнотворном безмолвии». И не безмолвником ли был великий иконописец Андрей Рублев? Не молчальничеством ли прославили Афон и Православную церковь в только что минувшем веке иноки Силуан, Тихон и Паисий? Тихон, скончавшийся в 1968 году, полтора десятилетия прожил в пещере, питаясь раз или два в неделю сухарями. Еженощно он клал по 600 поклонов; рукоделием его было плетение четок, которые, кстати, инок и выменивал на сухари.

На такие вершины аскезы, как Тихону или афонскому живописцу Дамаскину, неисходно прожившему на Святой Горе 90 лет, конечно, дано взойти не всякому. Потому они и остались в истории православия как великие подвижники, хотя и новейшие времена иногда дают примеры подлинного аскетизма. Один русский паломник пришел в Афон пешком из Владивостока, получил неожиданное покровительство и постриг у игумена Великой Лавры и до сих пор живет в отшельничестве в самой дикой части полуострова, на обрывах Карули. Монахи-карулиоты ютятся в маленьких пещерах на крутом морском берегу. Пятачки земли, куда они забираются на веревках, совсем крохотные, приходится в буквальном смысле изворачиваться, чтобы не упасть в пучину. Один из карулиотов, отец Афанасий, поведал колоритную деталь монашеского быта. Дабы содержать в чистоте пещеру, приходится, будучи занятым нуждою, подвешиваться на веревке: «Висишь над морем и молишься, Господи, не возьми меня в сей момент. Ведь в чем застанешь, в том и осудишь!» Так что каждый инок следует своим обетам. Кто-то, например, не моет тела, как это веками было принято на Афоне; другой, становясь молчальником, пробивает язык острым шипом, дабы не вводить себя в искус пустого слова.

Еще сложнее беспрерывного разговора с небом непрестанный разговор с самим собой. Сложность и в том, чтобы научиться, не осуждая себя, осудить свой грех. Смысл монашеского затворничества — служение Богу в борении с гордыней. Но слава о подвигах такого борения, умножающая привлекательность веры и зовущая в обитель новых насельников, кажется, противна самой природе подвига. Ведь чем меньшее значение имеет мнение людей, тем сильнее чувствуется Бог. Не зря Лев Толстой поставил едва ли не самого знаменитого отшельника светской литературы, отца Сергия, перед выбором: или освобождение от грехов похоти — или еще худшая яма славы людской. По Толстому, в монастырях хозяйничают «святые, воспитанные рабством», в монастырях царят парадность и мнимая святость, поэтому мучительное затворничество и оказывается для князя Степана Касатского ненужным усилием. «Нет успокоения ни тому, который живет для мирских целей среди людей, ни тому, кто живет для духовной жизни один, — размышлял Толстой в дневниках, и тут же предлагал выход: — Пусть человек живет для служения Богу среди людей». Но и из толстовского народничества ничего не вышло, и его протест не разрушил ни монастырей, ни веры православной.

В покаянии сладость

Какую бы форму иночества ни выбрал идущий к Богу — отшельничество или монашеское общежитие, он знает и помнит: сияя светом дел своих, каждый должен хранить смирение. Ведь монах, человек, желающий отречься от мира, обладает лишь пятью добродетелями (молчание, воздержание, бодрствование, смирение, терпение), а брань ведет сразу с восемью страстями, что заграждают путь к духовному восхождению (блуд, чревообъедение, гнев, печаль, сребролюбие, уныние, тщеславие, гордость). Старославянское слово «инок» и означает-то «иной», «другой». Не такой, как все. Поэтому привычные добродетели остаются за вратами монастыря. За этими вратами остается и прошлое. Главным, определяющим словом становится «послушание»: младший слушается беспрекословно, старший благословляет. Не зря словом приветствия благочестивым обитателям Афона служит греческое восклицание «Евлогите!», «Благословите!», а ответом на него — «О Кириос!», «Господь благословит!». В жизни духовной даже словам возвращена их первобытная суть. «Бесстрастие» здесь означает отказ от суетного мира, от страстей его. «Преуспевание» есть не финансовый успех, не взлет гордыни, а очищение от искушения, начало пути к обожению.