Четыре месяца темноты - [22]

Любу не дергали за волосы, не зажимали в туалете, не били и не обзывали открыто, но если она спрашивала что-нибудь, ей нехотя отвечали или попросту молчали, как будто заговорить с ней считалось чем-то постыдным. Она понимала, что отличается от них: подбирает не те слова, когда говорит, не так быстро двигается, как остальные, не может вовремя ответить на вопрос на уроке. Но с чего началось это презрение? Что именно она сделала не так? Никто уже не помнил, и она тоже. Это случилось слишком давно или всегда так было.

Люди, которые только-только появились в школе, – вот ее единственная надежда найти друзей. Потому что они еще не знали, какая она. Не знали, что с ней нельзя дружить.

А для тех, кто знал Любу и не принимал, существовала Землеройка – зверек, который больше времени предпочитает находиться в одиночестве, в своей норе.

Перед выходом из дома мама поцеловала девочку и поправила капюшон.

– Я забыла тебе сказать. Кажется, у вас теперь будет новый классный руководитель. Может, это порадует тебя? Говорят, он еще молод, значит, должен лучше вас понимать.

Люба пожала плечами и накинула на спину громоздкий рюкзак. Теперь спина не болела, и врач разрешал носить его.

Ее предыдущую учительницу тоже нельзя было назвать старой. Но она и слышать не хотела о том, что девочку все обижают. Она всегда изображала, будто слишком занята делами.

На улице фонари горели тускло. Но Землеройка видит в темноте. Сейчас она доберется до подземки и спустится в тоннель метро. Землеройке там нравится – следить за людьми, рассматривать их одежду и лица, вдыхать запах духов и слушать, о чем они говорят. Землеройка должна жить под землей. Она знает все тайные ходы. Она слышала, что в Городе Дождей самое глубокое метро в мире.

Землеройка пересекла небольшой сквер и нырнула под детскую горку на площадке; вжав голову в плечи, она миновала туннель из живого кустарника – с веток капала холодная вода.

Скоро она пересекла по «норам» половину города и появилась на поверхности в другой его части.

Чем ближе Землеройка подходила к школе, тем чаще встречала знакомые лица.

Сначала она узнала Илью Кротова, который, шагая по тротуару, неизменно рассматривал что-то на земле. Этот новенький пока еще ни разу не говорил с ней. Но когда она попросила линейку, он протянул ее. Никто другой в классе не дал бы ей ни линейку, ни какую другую вещь, словно девочка была прокаженной и все, чего она касалась, тут же покрывалось микробами.

Илья Кротов шел от дома пешком и смотрел на желтые окна. Его непромокаемая куртка с капюшоном светилась яркими полосами, когда на них попадал свет от фар. Это очень ему нравилось.

Девочка надеялась, что он дал ей линейку, потому что хорошо к ней отнесся. Он был добрый, вежливый. Даже слишком. Это выделяло его из класса, делало смешным.

Наступит день – и он промолчит и не обернется, когда она попросит линейку. Так думает Землеройка, а это очень осторожный зверек.

Прямо перед ней в школьную калитку зашел Емеля Колбасов. Он – это она, только в параллельном. Колбасов – тоже другой. Но он не умеет прятаться в нору. Он выставляет свои странности напоказ, чудит, рассказывает сказки и психует, когда его совсем достают, – и потому ему еще хуже, чем ей. Она могла бы научить его прятаться в нору. Но он меньше всего напоминает землеройку. Емеля – тапир. То ли медведь, то ли поросенок, с хоботом на морде. Неповоротливый и любопытный. Тапиры не живут в норах, они обитают на равнине. На равнине видны все странности. Иногда тапиры уходят в реку и садятся на дно. Но долго так не просидишь: вода мокрая.

Девочка поднялась на крыльцо и окинула взглядом школьный двор.

К школе оживленно стекались люди, десятки муравьиных троп вели ко входу в муравейник. Малыши бежали с гигантскими рюкзаками, и непонятно было, как их не перевешивает назад. Некоторые родители приезжали в домашних штанах и даже в пижамных – в темноте все равно никто не разглядит. Другие были одеты в очень хорошие костюмы и платья, видневшиеся из-под дорогих плащей и пальто. Эти последние садились в блестящие автомобили, словно актеры голливудских фильмов шестидесятых годов, и уезжали прочь.

Взрослые держали тяжелые рюкзаки за ручки и иногда, увлекшись, поднимали их вместе с детьми.

Под козырек заходили учительницы, поправляли прически и встряхивали зонтиками.

По грязному асфальту беспощадно тащил мешок со сменной обувью Каштанов, носатый, нервный, вечно лыбящийся девятиклассник, в первую же неделю успевший утомить всех учителей и одноклассников.

Ергольцева бежала под дождем с подругами – она забыла зонт, но не забыла надеть короткую юбку.

Учитель физкультуры Роман Андреевич Штыгин поставил машину на сигнализацию и, ничем не прикрывая голову, размеренной походкой направился к пешеходному переходу. Струи дождя стекали по его суровому лицу.

Омытый дождем светофор горел ярче. Левая рука Романа Андреевича была словно окаменевшей – он совсем не двигал ею при ходьбе.

Ученики здоровались, и это могло показаться приятным, если бы учитель физкультуры не знал, что в течение всего остального дня его будут «приветствовать» на каждом шагу, при каждом удобном случае. В школе скучно, и обычный ритуал приветствия превратился для учеников в игру: каждый считает своим долгом поздороваться с учителем не менее двадцати раз на дню.