Четыре Любови - [29]

— Да, — ответил Лева. — Не люблю.

— И Любашу, дуру эту, тоже не любишь ведь, да?

Лев Ильич на миг потерялся. Он думал, Маленькая говорит о Любаше, когда в первый раз спросила о любви, оказывается — о его матери.

Он открыл было рот, но Маленькая быстро прикрыла его своей ладонью. Ладонь ее тоже пахла молодым телом:

— Ничего не говори… Я все про тебя знаю…

Он согласно кивнул веками. Глаза постепенно привыкли к темноте, и Лева увидел, что на Маленькой была одна лишь наброшенная на голое тело тонкая рубашка. Она была застегнута всего на одну пуговицу, внизу, чуть выше пупка, и когда Маленькая убрала ладонь с его губ, грудь ее нависла над Левиным лицом. Она склонилась еще ниже, и тогда ее сосок, маленький и твердый, коснулся Левиного подбородка и остался на нем лежать…

— Вы хотите курицу оставить в доме потому что тебе нужна женщина? — спросила Маленькая отчима.

— М-м-м-м… — попытался Лев Ильич вставить слово, но слова не получались, потому что горячая волна откуда-то снизу прихлынула к горлу, пережав связки, держа и не отпуская их обратно.

— Хочешь, я буду твоей женщиной? — спросила Маленькая, почти касаясь губами Левиных губ. — Я ведь знаю, что ты этого всегда хотел, с тринадцати лет меня хотел. Помню, как ты смотрел на меня… — Коротким движением она скинула рубашку и осталась совершенно голой. Лева смотрел во все глаза, не веря, что это происходит с ним. Не веря, что это его Маленькая. Не веря, что это его дом. Не веря, что все это явь… — Пожалуйста, Лева… — Она отбросила край одеяла, юркнула в кровать и, прижавшись всем телом, обвила его руками. — Пожалуйста… Нам с тобой чужие не нужны… Нам с тобой будет хорошо… Да? Ты веришь?

Сердце Левино заколошматило молотилкой, разгоняя кровь по организму, отметая по пути все заботы и мешающие мысли. Горло разжалось, связки отпустило, и тело охватила такая неистовая страсть, что голова закружилась, дыхание стало прерывистым и безумное желание пробило Льва Ильича насквозь, не оставляя места для любых, самых ничтожных сомнений. И тогда он в ответ обхватил Маленькую, прижал к себе что есть сил, задрожал и выдохнул:

— Да!.. Верю!..

Внезапно Маленькая откинула одеяло, вывернулась из Левиных объятий и вскочила на ноги рядом с кроватью:

— Говно! — Она злобно смотрела на отчима, и в свете фонарного луча света, пересекающего спальню поперек, было видно, как сверкнули ее глаза. — Говно ты, а не мужчина! Кусок дерьма!

Лев Ильич растерянно приподнялся на локтях, сердце еще продолжало накачивать кровь, проталкивая ее туда, вниз, к месту несостоявшегося ужаса и счастью, но мозги уже успели просигналить другое, сделавшее все, что случилось, понятным, объяснимым и отвратительным.

— Вот цена твоей любви! — падчерица сжала в ладонях обнаженные груди и указала на них кивком головы. — Мама умирает, но еще жива! А ты!!! Ты готов залезть на меня по первому зову. И предать! И маму, и даже курицу свою безмозглую, даже ее! — Она развернулась, подхватила с пола рубашку и резко пошла вон. В дверях задержалась и снова обернулась:

— Предатель!

Лев Ильич без сил откинулся на подушку и перевел дух.

— Предатель… — повторил он и закрыл глаза. — Предатель…

Забылся он только под утро. Перед этим он твердо пообещал сам себе, что чужих в доме не будет. Что делать с обещанием, данным жене, он пока не знал. Ему надо было подумать, он решил оставить это на потом. Как и на потом — принять сердечные таблетки…

Проснулся он от резкого крика. Кричали снизу, с первого этажа, и Лева сразу понял, что кричит Любаша. Крик перешел в вой, а вой — в причитания.

— Господи! — Он быстро накинул халат и сбежал на первый этаж. Дверь в мамину комнату была распахнута настежь. На кровати лежала его мать, Любовь Львовна Казарновская-Дурново, она была мертва. Это было понятно сразу, как и то, что тело у нее уже холодное. Она застыла, лежа на спине, глаза ее были широко открыты, рот — распахнут настежь, оттуда тускло выблескивали по две золотые коронки с каждой стороны. Одна старухина рука была сжата в кулак, другая — со скрюченными пальцами. Перед кроватью на коленях стояла Любаша и, задрав голову в потолок, выла по-волчьи, не открывая глаз и одновременно крестясь. Через минуту в комнате возникла Маленькая. Лев Ильич повернулся к ней и тихо, почти одними губами, сказал:

— Отцу позвони…

Падчерица была на удивление спокойна. Она кинула на покойную равнодушный взгляд и без выражения ответила:

— Ладно…

Звонок в дверь прозвенел, когда Геник запаивал в твердую пленку свидетельство о регистрации транспортного средства на имя гражданина Объедкова Николая Николаевича. Рядом дымился утренний косячок, самый сладкий. Геник затянулся, выпустил дым и пошел в прихожую. Наученный предыдущим горьким опытом, он не стал открывать сразу, а сначала поинтересовался:

— Кто?

— Почта, — ответил из-за двери женский голос, — заказная!

— Ну это другое дело, — пробормотал удовлетворенный ответом Генька и еще раз затянулся. — Почта — это святое, — и открыл дверь.

На пороге стояли четверо: двое в форме, двое в штатском. Один из них, в штатском, маленький и незаметный, показался ему знакомым.