Четыре крыла Земли - [41]

Вика не видела, что у левого уха ее возлюбленный держит мобильный телефон. Натан Изак не знал, что справа от Эвана сидит Вика.

– Доброе утро, – сказала Вика, окончательно проснувшись.

– Алло, Эван? – сказал Натан Изак.

– Hello, – сказал Эван обоим по-английски.

– Я тебя не шокирую тем, что использую твое плечо как подушку? – спросила Вика.

– Хочешь услышать потрясающую новость? – спросил Натан Изак.

– Нет, – ответил Эван Вике.

– Да, – ответил он Натану Изаку.

Оба ничего не поняли, но никого из них это не смутило.

– Когда мы поженимся, я всегда буду спать на твоем плече, – продолжала Вика. – А ты не будешь дергаться, потому что жене Тора это разрешает.

– Из проверенных источников стало известно, что два часа назад с Ариэлем Шароном случился новый инсульт, – продолжал Натан Изак. – Он находится в коме, и, даже если выйдет из нее, изменения в психике необратимы. Его карьера премьер-министра закончена.

– Если ты шестнадцатого обаяешь моих родителей, можно будет назначать день свадьбы, – развила свою мысль Вика.

– Теперь, с учетом того, какие амебы и импотенты придут ему на смену, можно не сомневаться в успехе операции шестнадцатого января, – развил свою мысль Натан Изак.

– Шестнадцатого января решается наша судьба, – торжественно закончила Вика.

– Теперь тебе ничто не мешает шестнадцатого отправиться в Канфей-Шомрон, – торжественно закончил Натан Изак.

– Хорошо, – отвечал обоим оторопевший Эван.

Натан, попрощавшись, отсоединился, а Вика продолжала тараторить:

– Представь – папа с мамой подходят ко мне и говорят: «Слушай, Вика, какой славный этот твой Эван! Это ничего, что он религиозный – у каждого свой прибабах, как сказал герой одного фильма с Мерилин Монро, когда невеста сообщила ему, что она – мужчина. Зато какой он интеллигентный, и какой остроумный, и как тебя любит!» А я им: «Мамочка-папочка! А знаете ли, мы собираемся пожениться!»

Автобус съехал с поросшей оливами горки и выбрался на перекресток Тапуах, где солдаты останавливали подъезжающие к блокпосту арабские машины и проверяли документы водителей и пассажиров. Иногда, если им что-то казалось подозрительным, устраивали обыск. Один солдат разглядывал оранжевое удостоверение жителя автономии, время от времени переводя взгляд с фотографии на лицо палестинца, другой держал палец на спусковом крючке автомата, в любую секунду готовый опередить потенциального террориста.

– Вика, – глухо произнес Эван. – Я не приду шестнадцатого. Мне только что позвонили... Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, обстоятельства изменились. Шестнадцатого числа я должен находиться в другом месте. Не спрашивай, в каком именно. Я не имею права говорить. Просто поверь.

Наступило молчание. Автобус двинулся в сторону Ариэля. Косые лучи фар заскользили по косым слоистым скалам.

– Мне чудится, я вижу дурной сон, – прошептала Вика. – Мне хочется ущипнуть себя, чтобы проснуться.

Эван, который всякий раз, как Вика брала его за руку, гладила по спине или клала ему голову на плечо, хотя и не отстранялся, но мучился, что ведет себя некошерно, вдруг сам впервые в жизни в нарушение закона попытался ее обнять.

Она отшатнулась. В глазах ее он не увидел ничего, кроме безмерного удивления.

– Ты что? – сказала она. – Неужели не ясно, что теперь между нами все кончено?

* * *

На лице Ахмеда не светилось ни одного синячка. Верхняя губа, правда, слегка была раскровянена, но это скрывалось под богатырскими усами. Да и тело было не сильно разукрашено. Командир однозначно приказал ничего ему не ломать. Били больно, но, как говорится в Талмуде, неисследимо. Причем так, чтобы не повлиять, скажем, на походку и прочее. Иными словами, надо было, чтобы вышел Ахмед от Мазуза, как новенький, и никто – ни израильский офицер, чей вагончик сегодня на глазах у Мазузового наблюдателя покидал Ахмед Хури, ни Юсеф Масри, несколько часов назад увязавшийся за Ахмедом и, подобно собаке или бедуину, шагавший по следам последнего, – не мог ничего заподозрить. Правда, это сильно связывало руки высокому рыжему Радже. Приходилось соразмерять с поставленными задачами удары, которые он наносил Ахмеду по затылку, поскольку ни сотрясение мозга, ни тем более перелом черепа не входили в планы начальства. Непривычно было и коротышке Аззаму, который так любил бить клиентов ногой по яйцам, а тут вдруг еле-еле выхлопотал разрешение ударить лишь один раз, да и то кулаком. В общем, вздумай Ахмед упираться в своей несознанке, непросто было бы с таким куцым ассортиментом средств его разговорить. Но Ахмед, несмотря на свой гордый вид, орлиный профиль и грозные усы, оказался словоохотливым собеседником. Одного удара в живот, одного по яйцам и серии не очень сильных по затылку хватило, чтобы он «запел». И спел он Мазузу обо всем, в подробностях – и как пришел на плато Иблиса, и как его схватили, и как пугали тем, что расстреляют, и как он выложил все, что знал....

– Тебя бы надо сейчас же расстрелять за предательство, – промурлыкал Мазуз, вытянувшись на оттоманке и снизу вверх глядя на связанного Ахмеда. Боль в сухожилии неожиданно прошла, и от этого жизнь вообще и разговор с Ахмедом в частности доставляли Мазузу особое удовольствие.