Четыре грустные пьесы и три рассказа о любви - [12]

Валентина: Ничего у нас не получится хорошего, тем более с помощью Борьки, дырявого человека. Я к таким уродцам, как он, симпатии не испытываю.

Ирина: А вот это хороший вопрос. Милосердие к уродцам, и физическим, и моральным, испытывать трудно, но к физическим проявлять милосердие благородно, а вот к моральным? К моральному уродству? Если одна грань любого человека уродлива? Кто-то дорогу не уступает, кто-то хамит, кто-то боится, кто-то лукавит. И так каждый гранями друг к другу поворачивается. И, если в молодости эти грани были незаметны, в старости они вылезают, как фурункулы. И вот ходят так люди в гнойниках, а кажется им, что они ангелы.

Валентина: Вот что я тебе скажу. Я на вашу авантюру пойду. Как в человека я в него не верю. Надежд у меня никаких нет. Но Серафима не успокоится, если решила, что это он. А я не хочу, чтобы ей было больно.

Ирина: Ты не пожалеешь. В него надо поверить. Поверить. И в нем есть любовь, вот это я точно знаю.

Валентина: Хорошо!

Ветер. Качаются занавески. За столом женщины и Борис.

Серафима: Я ведь знала, ты вернешься. Видишь, как постарела за эти четыре года. А ты думал, конечно, изменилась. Помнишь, маки рвали на поле и так смеялись, так смеялись. А награды твои… Как мама радовалась. Ты очень смелый, Андрюша.

Борис: Бушка, я

Ирина: Серафима, я

Борис: Я очень скучал по тебе. Я думал о тебе каждый день. Не было дня, не было ночи, когда бы я не думал о тебе.

Ирина: Вот это хорошо.

Борис: Когда ко мне пришла любовь, я подумал, что лечу. Лечу как на крыльях, лечу далеко-далеко.

Серафима: А ты помнишь, мальчик к тебе ходил — Боря?

Борис: Нет.

Серафима: Хороший такой был мальчик.

Борис: Нет.

Серафима: Его убили, сразу же, как пришли немцы. Он партизанил. А на каком фронте был ты? На юго-западном? Какая стрелковая дивизия? Я забыла.

Борис: Ты могла забыть? 246 гвардейский стрелковый полк 82 гвардейской стрелковой дивизии. Гвардии старший сержант, помощник командира взвода, командир отделения связи полка. Есть орден Славы III степени. В августе 44 года во время контратаки противника была порвана связь, под ураганным огнем, проползая между танками, восстановил связь, чем дал возможность управлять боем.

Серафима: Герой.

Борис: Мой командир погиб 7 февраля 45 года, сгорел в самоходке, а я в этот день пропал без вести.

Серафима: Что случилось 7 февраля 45 года?

Борис: Я пропал без вести.

Серафима: Я знаю. Ты презирал смерть. А свои стихи помнишь? Ты присылал, вспомни.

Борис: Я пропал без вести.

Серафима: Это значит, тебя не нашли или не смогли опознать.

Борис: А в 43 году на Северном Донце я был ранен.

Серафима: Почему ты раньше не приходил? Почему так долго заставил ждать?

Борис: Потому что без вести — это без вестей.

Серафима: Ты же телефонист.

Борис: Телефонист.

Серафима: Почему же ты не позвонил, телефонист? Почему ты не позвонил? Ты же такой смелый, такой отважный.

Борис: Медаль за Отвагу получил за то, что в период ожесточенного боя под ураганным огнем противника 18 раз восстанавливал порванную связь, благодаря чему задача стрелковыми ротами была выполнена.

Серафима: Трудно быть героем?

Борис: Я не пробовал.

Серафима: Ты принес мне письма?

Борис: Принес.

Серафима: Я порвала остальные. В какой-то момент я поверила правде.

Борис: Командир нашего стрелкового полка погиб в тот же день, в который пропал я, сгорел в самоходке, скорей всего, меня разорвало на кусочки, так что хоронить было нечего. Тогда шли бои в Польше, дело шло к концу войны, сама понимаешь. Хоронить было нечего.

Серафима: Нет могилки.

Борис: Помнишь мою маму? Отчим Бондырев Иван, мать Бондырева Мария, в семье нас детей четверо, я посылал письма тебе и матери.

Серафима: Конечно, помню.

Борис: Зачем ты меня всю жизнь ждала? Почему замуж не вышла? Детей не завела? Почему жить не захотела? Зачем ты со мной вместе умереть решила? Глупая ты моя.

Серафима: Не смогла, Андрюша, не смогла. Знаешь, эти два письма подтверждение мне, что ты был.

Борис: Глупая ты моя, глупая.

Серафима: Ангелина меня спасла. Поэтому я дома. Знаешь было как: голова как в тисках, дышать хочется, а не могу, задыхаюсь, воздуха не хватает, хватаю воздух ртом, а тиски все сильней.

Борис: Мученица ты.

Серафима: Мученица? Баба я, Боря.

Ирина: Андрюшенька, Андрюшенька.

Серафима: Выстрадан ты мной. Выстрадан. Ангелина ходила, твое имя на памятнике высекли, что у почты стоит. Чтобы знали, что был ты такой. Книги читала, которые ты давал. «Войну и мир» полюбила, пока тебя ждала. Хочешь, я оладушков твоих любимых состряпаю, а мать вареников с вишнею наделает? Помнишь вареники, с вишней без косточек? Помнишь? А молочка-то нет. Как мы о корове мечтали, вот бы корову, мать так хотела. Огороды-то соседние у нас, вишня на два дома росла: и к вам, и к нам, знак это, Андрюшенька, был. Знак для нас с тобой, с детства мы вместе были, и уйти должны вместе в один день и час. С тобой я умирать не боюсь. Одна была, боялась, думала, разлучат нас, а сейчас не боюсь, сейчас мне где угодно спокойно, потому что ты рядом. Давай свадьбу сыграем, пусть небольшая, но будет. В фате я хочу пройти. Я наволочку от подушек на голову надевала и думала, как в фате с тобой стоять буду. Давай поженимся, Андрюшенька, сил моих больше нет. Если я столько лет об этом мечтаю. Сплю и во сне вижу. Вот ты вернулся, и мы по-новому заживем. Молодые мы ведь оба. Для мамы совсем дети. Надо, чтобы руки моей попросил. Она, конечно, все знает, но надо традиции соблюсти. Фату надену. Белую-пребелую.