Четыре главы - [6]

— Настя!

— Иду!

— Что же вы, Настя? Знаете, как раздражается барин.

— Ну, у меня не десять рук. Дали бы расчет — богу бы свечку запалила. У благородных барынь служила — угождала. Пустите-ка с дороги!

Затряслись губы от обиды. Остановилась в коридоре. Дух перевести.

Грубит ей Настя. В одну бессонную ночь жизнь ей свою рассказала. Теперь насмехается. Кто выпил душу у холопов? А сама знает — кто. Поэтому и терпит.

Опять воет проклятая фабрика. Обед кончился. Вздрогнула и сжалась.

В душе боязнь. Живут там за конторой, в земляных казармах. Боится их Анна. Когда проходила с мужем нарядная, чистая, те женщины глазами провожали. Не забыла их глаз! На женщин не похожи. Грязные, по-звериному грубые. Эти «в люди не вышли»…

Не заметила, как прошла в столовую и остановилась.

— Вас барин требуют.

— Иду Настя.

У дверей уже встречает злой, сверлящий взгляд. Подошла, наклонилась поцеловать. Отстранил рукой. Рука упала на одеяло. Задышал чаще. Уж двигаться не может.

Где затаилась у него жизнь? В глазах, верно. Жгут и одни говорят.

Спросила:

— Ну, как ты себя чувствуешь сегодня?

Хрипит шепотом. Уж горло поражено.

— Лучше. Не надейся, встану.

Метнулись к нему молящие огромные глаза. Какая-то прозрачная она стала. И робкая. Пронизала душу жалость.

— Я пошутил. Хорошо спала?

— Да, но беспокоилась за тебя. Марья Алексеевна, вы теперь отдохните. Я буду здесь.

Пожилая спокойная женщина в белом отозвалась от столика с лекарствами:

— Уж после доктора. Сейчас придет.

Опять хрипит:

— Уйдите пока. С женой поговорю.

Не спеша, мягко ступая, вышла.

«Пойдет на кухню судачить. Как все они ненавидят меня!» — заныло опять у Анны.

— К вечеру все привезли?

— Да. Но я боюсь, милый… тебе вредны эти сборища. Кричат, шумят.

— Ты глупа, как корова.

Болезнь сняла весь внешний лоск. Обнажила пустоту его. Только на прииске узнала, что скрывал он.

— Я не могу не устраивать приемов, пока не закреплена продажа прииска. О моем крахе уже говорят. Понимаешь ты, бестолочь, тратами я заставлю молчать кредиторов.

— Но ведь синдикат уже решил… Покупают. Только пустые формальности.

Сказала и испугалась. Так дико блеснули у него глаза. Но смягчился опять:

— Не решили. Кварц исследуют. Золото эти два года не шло.

Обожгло воспоминание. Задвигался на постели, закашлял.

Поставила поспешно кружку.

«Как картежник, живет азартом. Боится, что последняя карта будет бита. Неужели думает выжить?»

На прииске узнала настоящего Георгия. Под спокойной, холодной внешностью таил постоянный азарт. Жажду выигрыша.

Власти золота. Себя не щадил. Всю жизнь одна цель: настоящее богатство. Когда не считают.

Откашлялся, отдохнул и опять хрипит:

— Не может быть, чтоб я не выздоровел. Один не выдержал, нужен синдикат. Я войду в него. Человек всегда добивается, чего хочет.

А противная, липкая испарина уже пропитала белье.

Сморила усталость: закрыл глаза.

«Не умер? Нет. Дышит».

Жалко вдруг его стало.

Вот человеческая жизнь. Упал у цели. И обнажилась страшная, конечная пустота. А он уже очнулся.

— На прииске не была?

Виновато поникла головой.

— Боюсь.

— Глупо! Там охрана! Все они в моей власти. Преступники, беспаспортные! Да и где скроются в степи.

— Нет, я не бунта боюсь. А так.

— Что так? Говори.

— Разве может человек терпеть? Золото в руках держат, а живут… Ты знаешь, как живут… Я взглядов их боюсь.

Замолкла, повела глазами по комнате.

Захрипел раздраженно, со свистом:

— Каждый имеет то, что заслужил. Они рабы от рождения. Молчат, значит, могут терпеть… Дай воды, и будет. Всегда расстроишь меня.

Пришел доктор. У двери долго протирал очки. Потом тер одну о другую ладони. Когда наклонялся с Анной над лекарствами, услышала запах водки. Сегодня молчалив и сдержан. А бывает груб. И его боится Анна. И часто жалеет. Из ссыльных, женат на грубой кержачке. Несчастлив в семье. Посидел минут десять и ушел. За ним выйти Анна не смела. Догадается Георгий, будет пытать. Но знала: доктор в ее комнате оставит записочку. Так условились. Больной дремал, просыпался, кашлял, ел, давясь, через силу, чуть не каждые два часа. Говорила, помогала, а мысли плели свою сеть:

«Противен. Почему не брошу? Хочу пробыть в чистилище. Хоть этим оправдаться перед собой».

Вспомнила прежнюю Анну. Разнузданную в словах, дерзкую напускным цинизмом, но ядром хорошую. Паденье было с Георгаим. Не физическое. До него знала одного. Случайная близость. Ушла свободно и гордо держала голову. А вот с Георгием! Тут продалась. И в этом грех. За него хочет искупленья и не уходит теперь. За эти пять лет на прииске выросла в душе какая-то затаенная скорбь. Может, приисковую, не желая, впитала?

«А Володя?»

Сразу прилила краска к щекам. Загорелись даже уши. Может, из-за него и жаждет искупленья. Первые годы с Георгием вспоминала, но редко. Угарно было. Легко отогнать мысли. Кутежи, наряды, всегда на людях. Но совсем не забывала. Больше не изменяла Георгию. А вот год тому назад… К чему это проклятое воспоминание? Написала ему в тот глухой городишко. Плакала над письмом. Ждала ответа, как праздника. Думала, напишет трогательное прощенье. Написал: «Бросьте переписку. Напрасные старанья, наказаны по заслугам». И все письмо. Ударил метко.