Четыре фрейлины двора Людовика XIV - [87]

– Что произошло, дорогая Урания? – спросила она ее. – Вы взволнованы?!

– Есть чем, эта злая женщина преследует свои намерения с дерзостью, которая приводит меня в смертельный страх.

В нескольких словах она рассказала ей свое положение.

Фрейлина подумала несколько минут и сказала тоном, выражавшим её опасение:

– Конечно, это важно; я тоже опасаюсь таинственного заговора, какой она знает устраивать, как доказано, она устроила такой против нашей бедной Лавальер. Очевидно, она привлекала на свою сторону madame и вероятно королеву; но, может быть, есть средство, я вижу там герцогиню де-Фонтанж, которая тоже не из числа её друзей, если обратимся мы к ней…

– Вы и в самом деле так думаете?!

– Почему нет?

– Но, дорогой и добрый друг, кроме того, что это усилит ненависть маркизы, герцогиню последнюю надо просить; подумайте, надо просить покровительствовать моему союзу с человеком, которому она изменила и которого она ещё любит!..

– Это правда; надо придумать что-нибудь другое!..

Согласитесь, придумать что-либо новое было не легко; почему на другой день, бедная Урания пошла к обер-гофмейстерине, не придумав ничего, одна и без другой защиты, кроме своего решения и любви.

На этот раз комедиантка переменила лицо и тактику. Она приняла ласковый тон и едва ли не бросилась на шею своей посетительницы. Она была в пеньюаре, в позе больной; лице её носило следы, если не слёз, то – бессонной ночи.

– Подойдите, – сказала она, указывая благосклонным жестом на табурет, стоявший вблизи её кресла. – Я вас ждала с нетерпением… – Садитесь же, – прибавила она, замечая нерешительность фрейлины.

Последняя медленно присела на кончик стула и молчала.

– Я всю ночь не спала, – продолжала маркиза; – и вы тому причиной.

– Я, madame?…

– Да, вы, неблагодарное дитя.

Горькая улыбка скользнула по бледным губам молодой девушки. Это был единственный её ответ.

– Я знаю, вы никогда не верили в искренность моих чувств к вам. Вы никогда их не ценили. Всё-таки я была и есть ваш друг. О! вы сомневаетесь еще! тогда даже, когда я только думаю устроить ваше состояние, спасти вас от опасности!.. Вы полагаете, что мне ничего не стоило принимать этот холодный вид с вами; отсоветовать вам брак, который я прежде одобряла? Бедное дитя, вы неопытны. Вы ничего не понимаете в жизни; живя при дворе, вы не знаете первого условия обыкновенной жизни… Вам кажется, что достаточно любви, чтоб обвенчаться, и всё кончено. Увы! отчего это не может быть? Но это не так бывает и, если бы я вас допустила до этого замужества, вместо того, которое устроило ваше семейство, я составила бы ваше несчастье.

– Позвольте мне, madame, не соглашаться с вашими доводами, которых я не понимаю.

– Хорошо, я вижу, что надо объясняться яснее. Хорошо!.. Я вас предупреждаю однако, что это государственные тайны, и что малейшая нескромность будет дорого заплачена.

Она выпрямилась, лицо её оживилось, глаза осветились мрачным огнем.

– Человек, которого вы любите, – сказала она, напирая на каждое слово, – совершил важные неосторожности; он дерзко осмеял высшее приказание.

– Ваше? – спросила Урания, углубляя взор на свою собеседницу с такой энергией, которая заставила бы опустить взор менее опытной заговорщицы.

– Пожалуйста, – сказала лицемерно маркиза, – не будем говорить обо мне; я и то слишком замешана в это дело своим участием к вам. Мое намерение – не насиловать, не угрожать вам, но, там, перед этим святым изображением, я клянусь, что если вы откажетесь от предлагаемой вам партии, если вы будете упорствовать в вашем решении, не на вас одну падут последствия; вы подвергаете г-на де-Кётлогона самым страшным опасностям…

Она поняла, что подействовала сильно. Девица де-Бовё под впечатлением этого предсказания, которое относилось не к ней, а к тому, кого она любила, вздрогнула и побледнела.

Бедное дитя вдруг вспомнило с ужасом первую встречу с кавалером, в ту минуту, когда король резко обратился к нему; она вспомнила его признание об ужасном чувстве, которое он испытал и которое чуть-чуть не повлекло его к страшному поступку.

Она вообразила, благодаря мучительным разговорам маркизы, что тут-то и была опасность, она представила себе Алена уже подверженным гонению свыше, которое никакая преданность, никакое влияние не могли отвратить. Она все-таки не хотела покориться и оставила своего врага, не сказав своего решения.

Выходя из комнаты маркизы, она встретила Жозефа который поджидал ее.

Достойный малый, с расстроенным лицом, таинственно подошел к ней, хотя они были одни, потому что в этом доме они оба знали, что стены имели уши.

– Что она вам сказала? – спросил он живо, с той фамильярностью, которую дозволяет критическое положение и которую оправдывает преданность.

Она ответила так же:

– Что надо отказать г-ну де-Кётлогону.

– И выйти за другого?

– Да. Ты и это знаешь?

– О! я и много другого знаю… – проговорил он, снова оглядываясь кругом, недоверчиво и со страхом.

– Что же здесь происходит?

– Дела, барышня, которые заставили бы меня давно уйти, если бы не моя преданность к вам, и по которым я однажды во что бы то ни стало уйду отсюда, раз и навсегда, и тем, кого вы любите, нечего будет больше бояться.