Четыре друга на фоне столетия - [21]

О вождях мог запомнить только то, что Сталин и Ленин — вожди, а Троцкий — иуда.

Когда его спрашивали, а кто такой Жданов, он уже не знал, что ответить. А услышав, что Жданов тоже вождь, удивлялся: «И почему все так хотят быть вождями?»

* * *

Светик был очень дружен с Ростроповичем, он был всего на несколько лет его старше.

В консерватории им даже выдавали один лист с талонами на двоих. Там все по алфавиту было, а они оба на букву «Р». Предполагалось, что музыканты получали этот лист, а потом делили пополам.

А поскольку обычно я получала за Славу талоны, то решила первым делом отвезти их домой Ростроповичу Дверь мне открыла его мать, Софья Николаевна. Она была очень колоритной женщиной, с большой толстой косой. Довольно решительная дама. Ростропович почему-то называл ее Чижиком.

Вспомнилась одна забавная история.

Ростропович талантливо умел пародировать голоса людей. И вот как-то, когда его не было дома, у них зазвонил телефон. Это был, кажется, Мигай, профессор из консерватории. Почему-то он позвонил в семь утра. И мать Славы взяла трубку и довольно-таки прямо сказала все, что думала о звонящем. «Я тут голая стою и тебя дурака в семь утра слушать должна?!» Она была уверена, что звонит Слава.

Ну так вот, привезла я Ростроповичу талоны, и он очень обрадовался. «Как хорошо быть на одном листе с Рихтером. А то до этого я был с одной виолончелисткой, так она первая получала талоны и все тратила на себя!» Ростропович был очень непосредственный человек.

Как-то он поехал на гастроли, по-моему, в Свердловск. А тогда было трудное время, и он не смог найти манишки. В итоге надел под фрак вырезанную из простыни материю. Ботинок своего размера тоже найти не смог и обул на два размера меньше. И вот практически на цыпочках вышел на сцену и начал играть. Во время выступления материя из-под фрака вылезла и стала топорщиться, словно крылья. Зал принялся переговариваться. А потом один мужчина не выдержал, подошел к сцене и сказал Славе: «Уходи!» И он ушел — со своими крыльями, на цыпочках, волоча за собой виолончель, как дети волочат на веревочке игрушечную машину.

Мы были дружны. А потом он женился на Галине Вишневской, довольно властной женщине. И наше общение со Славой сошло на нет.

В 1973 году в Большом зале консерватории Рихтер, Ойстрах и Ростропович должны были играть Тройной концерт Бетховена. Власти Ростроповичу выходить на сцену Большого зала не позволили. И заменили его другим музыкантом. В ответ Светик отказался играть. И в итоге концерт Бетховена сыграл все-таки Ростропович.

* * *

С Рихтером мы были очень близки до его последнего дня.

У меня было к нему большое чувство, которое началось с дружбы. А когда встал вопрос о его аресте, я поняла, что Светик для меня больше, чем просто друг…

4 ноября 1941 года арестовали Генриха Густавовича Нейгауза, он же был немцем. Его обвинили в том, что он отказывается эвакуироваться из Москвы. А он не мог оставить Милицу, которая не хотела уезжать из столицы из-за старой матери. Та бы просто не перенесла дорогу.

Бабушка Варвара умерла год спустя, в 1942 году…

Потом из ссылки Нейгауза освободят благодаря усилиям его учеников Гилельса и Зака. И позволят из Свердловска вернуться в Москву…

Через несколько дней после его ареста пришли и за Святославом. Он находился в ванной, когда в квартиру заявился энкавэдэшник и объявил: «Лихтеру с вещами необходимо явиться туда-то».

Милка, дочь Генриха Густавовича, была еще девчонкой. Она и встретила чекиста. Выслушала его и крикнула: «Свет, это к тебе». Рихтер вытянул руку из ванной комнаты, взял повестку, прочел ее и выходить отказался: «Это Лихтеру. А я Рихтер и никуда не пойду».

Так посыльный ни с чем и ушел. Но мы поняли, что на этом дело не закончится и Светику надо уезжать. А поскольку стараниями все того же НКВД в нашей квартире на улице Фурманова переулке освободилась одна комната — были арестованы мои дядя, тетя и двоюродный брат, то Рихтер уже через день перебрался к нам и прожил в этой комнате всю войну.

Его хотели арестовать из-за национальности, он же тоже был немцем. Ему из-за этого и первое место на конкурсе имени Чайковского не дадут, он его разделит с другим пианистом.

Хотя когда уже после войны ему, знаменитому на весь мир пианисту, говорили в Германии: «Вам, наверное, приятно видеть на вашей Родине великую реку Рейн», он отвечал: «Моя родина — Житомир, и Рейна там нет».

* * *

У Светика было ощущение, что с ним ничего не случится. Как будто он был в дружбе со всеми элементами природы.

И даже страшные эпизоды его жизни, которые сокрушили веру в самого любимого человека — в мать, и смерть отца не смогли погасить в нем внутренний свет.

Но я думаю об этом не надо…

Или если уж вспоминать, то обо всем?

К сожалению, я довольно точно знаю, как все было.

В 1937 году Слава приехал из Одессы в Москву поступать в консерваторию к Генриху Нейгаузу. Хотя Светик нигде не учился (только дома отец занимался с ним), Нейгауз сказал: «Это ученик, которого я ждал всю жизнь». Потом Генрих Густавович в одном из писем напишет: «Рихтер — гениальный человек. Добрый, самоотверженный, деликатный и способный чувствовать боль и сострадание».