Четыре дня в начале года тигра - [17]

Среди тех, кто набрался храбрости подойти к солдатам и обратиться к ним, была Летти Гарсия Гонсалес, служащая Столичного банка. Она несла распятие, и толпа расступалась перед нею; и вот она уже стоит с распятием перед солдатами.

— Когда я оказалась лицом к лицу перед морскими пехотинцами, у меня язык прилип к нёбу, но я заставила себя говорить. «Мир тебе, брат мой», — обращалась я к каждому поочередно. На вид все молоденькие, двадцати еще нет, и я сказала им, что Господь любит их всех, и мы тоже всех их любим. Я все повторяла: «Мир, брат мой», потому что ничего лучшего не могла придумать. Один из морских пехотинцев — он выглядел очень смущенным — объяснил, что они только выполняют приказы. После этого мне стало как-то легче говорить с ними. Я сказала им, что у меня два маленьких мальчика и я пришла издалека, из Лас-Пиньяс, и один из сыновей лежит в постели больной, но я все равно считала, что должна прийти на ЭДСА по зову родины, разделить общую беду. Я сказала им, что муж за границей, работает в чужой земле, потому что в своей стране не мог найти подходящую работу. Боюсь, тут во мне что-то надломилось, и я зарыдала прямо перед морскими пехотинцами. Я умоляла их не причинять нам вреда — мы ведь рискуем жизнью, чтобы вернуть свободу, права, демократию. Я умоляла их перейти на нашу сторону.

Толпа вокруг Летти запела «Страна моя», подняв руки со знаком «L».

— Я подняла распятие еще выше, по щекам снова покатились слезы, но оказалось, что я все же могу петь громче. Часов в шесть танки снова пошли, и толпа снова сомкнулась вокруг них, но на этот раз морские пехотинцы были начеку и не дали людям подойти вплотную. Я вцепилась в руку морского пехотинца, стоявшего передо мной, умоляла его разрешить мне пройти. Он опустил руку, я тут же проскользнула вперед, к танкам, толпа двинулась за мной. Мы стояли перед приближающимися танками, слушали рев моторов и покрывались гусиной кожей. Я решила: будь что будет — и вручила свою судьбу Господу. Стоя перед танками, высоко подняв распятие, я кричала танкистам: «Брат, да пребудет с тобой мир! Брат, Бог любит тебя! Брат, мы любим тебя! Мир, брат!» Толпа колыхалась вокруг идущих танков, сумерки надвигались. Потом мы услышали, как офицеры приказывают танкам отойти на бульвар Шоу. Танки развернулись, мы с ликованием пошли за ними, и все кричали: «Мир, брат! Мы любим тебя, брат! Иисус любит тебя, брат!» — и так, пока последний танк не ушел с Ортигас.

В тот воскресный день, когда танки были остановлены на авеню, 23 февраля, стало ясно, что филиппинский народ победит.

Кардинал Син говорит о планах построить часовню на том месте и в честь нового явления Девы Марии наречь ее «Мадонна на ЭДСА». Несомненно, здесь должен быть мемориал в память того дня, когда люди стояли против танков и пехоты и из всех сердец исторгся крик: «Они не пройдут!», и в один миг из камней, из обломков, из всего, что попадало под руку, на перекрестке Ортигас были воздвигнуты заграждения. Останавливали автобусы, высаживали пассажиров и ставили автобусы поперек дороги. Люди оставляли свои машины и там, и вдоль авеню Ортигас, чтобы перекрыть проезд к Сантолан. Какой-то зевака сказал об отличной новой машине, поставленной посредине улицы: «Вот жалость! Машина, должно быть, стоит немалых денег». Владелец пожал плечами: «Есть вещи подороже».

В тот же день в половине четвертого генерал Тадиар выдвинул ультиматум: если люди не разойдутся через тридцать минут, танки пойдут через толпу и дальше, к Кэмп Агинальдо. Ультиматум никого не поверг в панику. Тридцать минут истекли, а люди все равно стояли в живых баррикадах.

Кое-кто из механиков-водителей сообщил, что они вели военные действия в джунглях Замбоанги и на Биколе, когда их неожиданно перебросили в Манилу, дав приказ захватить Кэмп Краме и Кэмп Агинальдо.

После отхода танков толпа на перекрестке с Ортигас поредела, но на протяжении всей ночи баррикады ни на миг не оставались без людей. Стражи революции сидели на траве вдоль авеню и, чтобы не уснуть, делились впечатлениями о восстании; от одной группы к другой переходили истории о том, что произошло за время кампании гражданского неповиновения. О том, как четыре дочери президентов — Нини Кесон, Вики Кирино, Рози Осменья и Линда Гарсия — обходили иностранные посольства и уговаривали дипломатов не признавать Маркоса законно избранным президентом. Как кардинала Сина якобы «уговорили» сделать заявление в поддержку мятежа Энриле и Рамоса — поначалу он всего-навсего собирался обратиться к верующим с призывом помочь мятежникам едой. Как многие были оскорблены двусмысленными действиями папского нунция и не без сарказма предлагали ему отслужить мессу на инаугурации Маркоса. Как Маркос добавил к списку своих подделок часы марки «Ролекс», которыми награждал «обеспокоенных» художников и писателей, — эти часы были изготовлены на Тайване. Как Франца Арсельяну и супругов Тиемпо из университета Дилиман уговаривали возглавить сборище «обеспокоенных» художников и писателей. Как Лино Брока и Бен Сервантес доказали, что они настоящие мужчины в шоу-бизнесе: оба оказались несгибаемыми борцами за дело оппозиции на протяжении всей кампании и оставались по сей час героями сопротивления — не то что иные мускулистые суперзвезды, которые на экране ведут массы на борьбу против эксплуататоров, а в жизни все же предпочитают эксплуататоров массам. Как Нора Аунор, освистанная во время первого посещения лагеря повстанцев, нашла в — себе мужество вернуться туда, чтобы доказать свою солидарность с революцией. Как генерал Рамос стал «Норой Аунор революции» — где бы он ни появлялся, вокруг собиралась толпа, люди хотели прикоснуться к нему, поцеловать его. И как его жена, Минг, жаловалась: всем и каждому он объявлял, что она с детьми находится дома. «Почему ты всем объявляешь, что мы дома? — упрекнула она его. — А если нас возьмут заложниками?» На что Эдди Рамос спокойно ответствовал: «Если кого-либо из вас похитят, я на уступки не пойду!»