Четвёртый круг - [6]

Допущенная десятичная бесконечность числа π обусловила то, что среди небольшого процента космических математических сообществ оно из безопасной гавани рационального отчалило к штормовой пучине мистического. Следовательно, культы и секты, связанные с числом π, не ждало технологическое будущее, но их это особо и не заботило. Что эти пловцы беспокойных духовных вод получали взамен — и получали ли вообще, — этого жители тихих математических гаваней не знали, так же, как от их понимания ускользало полное равнодушие мистиков к несомненным удобствам и благам технологических цивилизаций.

Главная программа астрономического комплекса не знала, почему ее создатели предпочли матрицу с числом π всем остальным, которые столь же успешно могли бы отделить упорядоченный сигнал от бессвязного космического шума. Как и другие неясности, связанные с ее исчезнувшими проектировщиками, эта также не пробуждала в ней любопытства, поскольку любопытство вообще не входило в число ее свойств.

Однако аккуратности в ней было более чем достаточно. Крайне старательно и педантично, как и было задумано, она с момента своего запуска в работу преобразовывала усиленные радиосигналы определенной частоты из тройной звездной системы в двоичный ряд который потом сравнивался с заданной матрицей.

Матрица содержала дробь с количеством знаков 3 418 801, что было намеренным сверхизлишеством. На практике нулю равнялась уже вероятность того, что какой-нибудь природный процесс может по воле случая — и это на любой мыслимой частоте, в течение бесконечно долгого времени и в любом месте вселенной — произвести радиосигнал, двоичная «копия» которого совпадет с числом π хотя бы до десятого знака. Однако строители телескопа, очевидно, слишком дорожили своим проектом, чтобы допустить хотя бы малейшую случайность, пусть и находящуюся по другую сторону вероятности. Огромное быстродействие компьютера, в котором была размещена матрица, делало возможным подобное экстравагантное излишество.

Хотя время для программы, не обладавшей сознанием прошлого, ничего не значило, она неусыпно следила за радиошепотом, доносящимся с расстояния в одиннадцать с половиной световых лет, уже очень долго, даже по меркам больших галактических орбитальных хронометров. Сравнение принятых сигналов с указанной матрицей в течение огромного количества времени не шло далее второго знака. Эти случайные совпадения программа отметала столь же равнодушно, как отвергла бы и совпадение до предпоследнего из заданных 3 418 801 знаков числа π. То, чего она ожидала с космическим терпением, было точным, полным соответствием матрице.

А когда однажды это наконец случится — в чем не было никакого сомнения, — программа межзвездного «прислушивания» не испытает ни облегчения, ни восторга. Совершенно равнодушно, как в течение целого ряда эонов ожидания, проект соскользнет в петлю, которая активизирует новый программный блок. Что случится затем — прикажет ли этот новый блок программе законсервироваться и выключиться, поскольку основная цель, для которой она была создана, достигнута, или же переключит на выполнение нового задания, дальновидно предусмотренного ее исчезнувшими творцами, — об этом программа ничего не знала. Однако это незнание ее не беспокоило. Неспособная на какие-либо чувства, начиная от радости и любопытства и кончая страхом, программа не страшилась неизвестности, которую несло будущее.

4. Черепахи и Рама

Какая любовь в Шринавасе жила дольше — к религии или к компьютерам — было неясно.

Сам он их не отделял друг от друга, они были для него лишь двумя проявлениями одной и той же веры. Одно невозможно без другого, утверждал он. Как я могу создавать новые электронные миры в небытии по ту сторону экрана без глубокого понимания Бога? Без оглядки на Его пример? Дело было не в добре и зле. Его Бог стоял по ту сторону этих второстепенных свойств. Главным было совершенство. Погружение в бездны компьютерного программирования представляло собой новый, еще нехоженый путь к постижению этого совершенства.

Тех, кто знал Шринавасу поверхностно, весьма изумило его быстрое решение оставить большой университетский центр, где его ждала блестящая карьера в компьютерном отделе, который уже десятилетиями снабжал крупные фирмы Востока самыми лучшими мозгами. Мозги эти баснословно дорого стоили, однако затраты, как правило, с лихвой окупались. Мир уже во многом превратился в единый мегакомпьютер.

Те же немногие, кто с Шринавасой был более близок, изумлялись только тому, что свое решение он не принял ранее. В ранние студенческие годы его страстная увлеченность буддизмом вызывала удивление, а порой и насмешки окружающих, но впоследствии, с ростом уважения к его компьютерному таланту, который многие приравнивали к волшебству, стала восприниматься как часть необычной личности Шринавасы, причем существенная, если не самая важная часть.

Эта приверженность Шринавасы буддизму, как и следовало ожидать, имела мало внешних признаков; она выражалась прежде всего в его замкнутости, склонности к самоуглублению, стремлению к одиночеству и порой болезненной сосредоточенности. Однако из своих медитационных путешествий Шринаваса возвращался не только с плодами веры, но столь же часто, если не чаще, приносил и принципиально новые взгляды на программирование, и это снискало ему славу первого буддиста-практика, по поводу чего он лишь пожимал плечами.