Четвёртый круг - [2]

Что-то не складывалось. Как же он здесь дышит, если этот мир лишен атмосферы? Ответа не было, по крайней мере такого, который он был готов принять. А один из ответов иного рода гласил, что на самом деле он не дышит, перестал дышать. Однако это значило бы, что он мертв. Мысль о смерти опять заставила вспомнить о Круге, а в Круге не было места концу. Круг — всегда начало и никогда — конец. Даже если и дойдешь до конца Круга, в действительности ты снова окажешься в начале…

И еще одно противоречило кажущемуся отсутствию воздуха. Он слышал звуки. Вначале ему казалось, что он слышит шум ветра, искаженный отзвук урагана, бушующего где-то в верхних слоях несуществующей атмосферы. Затем шум ослабел, стал ровным. Он прошел довольно большое расстояние, прежде чем узнал в этом гуле четкий ритм морских волн, бьющихся об изрезанные скалы дикого берега.

Однако и это продолжалось недолго. Правильность ритма волн стала усложняться. Появилась большая согласованность, вариации основного тона в других регистрах, дополнительные мотивы. Теперь это была не какофония, беспорядочное нагромождение случайных звуков, создающих гул, а искусственное построение, сочетание тщательно отобранных тонов, музыка.

Лишенный памяти, он был не в состоянии вспомнить эту мелодию, однако она что-то пробуждала в нем, нечто вроде восхищения, хотя и сдержанного. Может быть, дело было в сложности основной темы. Рондо абсолютно гармонировало с этим местом и этим моментом, как звуковое сопровождение его приближения к Кругу.

Но затем звук изменился, начал разрастаться, уходить вверх, чтобы через несколько шагов перейти порог слышимости, удалившись к высотам, доступным какому-то другому, более совершенному слуху. После него осталась тишина. Однако эту тишину было слышно, она была полна напряжения, предчувствия. Это был сигнал Круга.

Он узнал Круг лишь тогда, когда очутился на его границе. На земле не было никаких знаков, которых он почти ожидал увидеть, не было и какого-либо видимого устройства. Темное пространство перед ним, покрытое слоем упругой пыли, тянулось и далее, куда хватало взгляда, безмолвно ожидая голубого рассвета. Однако он точно знал, что прибыл на место.

Его место было свободно, а остальное он не мог узнать, пока не переступил границу.

Он остановился на минуту перед этим последним шагом. Не от колебаний, вызванных неожиданно проснувшимся страхом, а чтобы собраться с духом, сосредоточиться. Он ощутил быстрое, яростное набухание родников памяти, напор течения воспоминаний, которые с каждым мгновением все сильнее пробивались на поверхность, отворяя ему путь в прошлое.

Однако, прежде чем это случилось, он сообразил, что лишь получает ненужные ответы на столь же ненужные вопросы. Цель Круга и далее оставалась непостижима для него, однако стоя на границе, он понял, что здесь вообще речь идет не об ответах, а о новых вопросах. Вопросах, которые могут быть поставлены только когда Круг закроется. Настоящих вопросах.

Он закинул руку за спину и натянул на голову тяжелый капюшон из коричневого льняного полотна. Сделал это совершенно механически, до этого момента и не осознавая наличия капюшона вообще, как и рясы, достающей ему почти до пят. Он не знал, почему это сделал. Просто так показалось нужным. Круг, правда, не требовал смирения, но это знаком смирения и не было.

Больше никаких приготовлений не требовалось. Приглушенный голубой свет начал заливать окрестности, предвещая скорый рассвет, хотя третье солнце еще не показалось на горизонте за его спиной. Причин колебаться уже не было. В сгустившейся тишине, преисполненный одновременно восторгом и печалью, он вступил в Круг…

Круг первый

1. Храм и время

Омываемый утренними звуками окрестных джунглей небольшой храм купался во влажных испарениях (кончался сезон муссонных дождей). Это были звуки рождения и смерти, в которых лишь совершенно несведущий чужак смог бы найти какую-то причудливую красоту. Храм между тем был одинаково равнодушен к жизни и смерти, как и к красоте. Более тысячи лет он возвышался здесь незваным гостем, как немой равнодушный свидетель бесчисленных циклов взлетов и падений живых тварей. Минувшее тысячелетие лишь незначительно нарушило его первоначальную стройность, слегка повредив снаружи и наполнив мельчайшие поры в стенах маленькими растениями, чьи корешки бесконечно медленно, но неумолимо разрушали храм, производя действие, обратное действию медленного речного течения, которое угловатые камни превращает в гладкие валуны.

Равнодушие храма к миру, его окружавшему, абсолютно соответствовало божеству, которое здесь нашло приют. Огромная статуя Будды, занимавшая большую часть центрального зала, смотрела на джунгли немигающими каменными глазами, давно пребывая по ту сторону порога нирваны.

Где-то далеко во тьме веков святилище — хотя и одно из самых небольших в ряду древних храмов, которыми славились здешние края, — короткое время было местом паломничества: сюда приходили поклониться самому первому зодчему великих религий человечества.

Вечного покоя на бесконечных равнинах по ту сторону непроходимых ущелий людских страстей и суетных желаний нельзя было достичь без страданий. В других местах это страдание подразумевало другие испытания: подъем по бесконечной лестнице, приводящий и самых стойких на грань отчаяния, или исполнение причудливых обетов, растягивающееся порой на десятки лет.