Четвертый крик - [36]

Мне скажут: это была не гражданская война, а восстание против руководящей верхушки, предавшей интересы народа. Я скажу: нет, народ был на стороне «верхушки» и понимал, что в открытой войне такого могущественного врага не одолеть. Мне скажут: всякое восстание осуществляется революционным меньшинством. Я скажу: согласен, но любая революционная сила, даже самая тупая, поднимается, во-первых, когда хоть как-то светит успех, и во-вторых, когда есть что-то предложить (пусть иллюзорно) в качестве лучшего. У наших же карбонариев ни того, ни другого не было.

Единственно, что они могли предложить, так это чудовищно преступную, когда речь идет о судьбе целого народа, формулу: лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Формулу, которая и поместила их на страницы истории в бессмертном ореоле славы. А по мне, нет большего преступления, чем навязывать эту героическую пошлятину любому коллективу, тем более — нации.

Душа изголодалась по подвигу, не в силах жить на коленях? Ради Бога, кто может запретить. Но не всю же страну затягивать в петлю возвышенного самоубийства!

Да и было ли оно, это возвышенное? Как показывают факты, каждый из вождей метил в цари. И не гнушался никакими методами.

В первые дни Иерусалимского восстания в осажденном царском замке спряталась небольшая группа римских солдат. Боясь, что покушение на жизнь римлян явится открытым объявлением войны и сделает ее необратимой, народ потребовал от своих разгоряченных вождей дать возможность римлянам свободно уйти. Взмолились о пощаде и римские солдаты, предлагая забрать у них и оружие, и все имущество, но сохранить жизнь. Элеазар согласился, клятвенно пообещав не убивать их. Пока римляне сдавали оружие, «никто из бунтовщиков их не трогал».

«Когда же все, — пишет Флавий, — согласно уговору сложили свои щиты и мечи и, не подозревая ничего дурного, начали удаляться, тогда люди Элеазара бросились на них и оцепили их кругом. Римляне не пробовали даже защищаться… но они громко ссылались на уговор. Все были умерщвлены бесчеловечным образом» (Там же, гл. 17). Пощадили только одного командира, да и то потому, что он пообещал принять иудаизм и даже сделать себе обрезание (!). «Для римлян, — с горечью заключает Флавий, — этот урон был незначительным: они потеряли лишь ничтожную частицу огромной, могущественной армии. Для иудеев же это являлось как бы началом их собственной гибели».

Эта бессмысленная расправа с отрядом безоружных и обманутых римлян повергла город в уныние и траур. Все понимали, что и «кары небесной» за столь постыдное убийство, и мести со стороны Рима не избежать, что нация бесповоротно втянута в войну.

Непонятно только, как это событие, случившееся в субботу, считается еврейским «полупраздником» (Я. Л. Черток) как день очищения Иерусалима от римлян. Этого я не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму, поскольку этот день обозначил, по моим понятиям, начало первого в истории холокоста, устроенного моими соотечественниками самим себе.

Вслед за этим событием в Кесареи было вырезано все еврейское население и началась резня евреев во многих других римских провинциях. Естественно, что иудейские вооруженные отряды пошли теперь войной на защиту своих соплеменников в соседних провинциях и начали вырезать окрестное население. Началась цепная реакция неостановимой кровавой мести. «Города были переполнены непогребенными трупами, старцы валялись распростертыми возле бессловесных детей, тела умерщвленных женщин оставлялись обнаженными, с непокрытыми срамными частями. Вся провинция была полна ужасов» («ИВ», кн. 2, гл. 18).

В некоторых селениях, как, например, в Скифополе, иудейские отряды наталкивались на сопротивление своих же евреев, и начиналась резня евреев евреями.

В это время в самой Иудее все более обострялась вражда между сторонниками мира и мятежниками. Поскольку среди последних было больше молодых и отчаянных смельчаков, то они, по существу, держали власть над страной: «народ был охраняем мятежниками». Каким-то образом старейшины Иерусалима решили впустить в город войска наместника Сирии (в состав которой входила Иудея) Цестия, но их намерения были разоблачены, и они были казнены как изменники.

Однако все это были только «цветочки», только завязка войны. Рим все еще надеялся, что пожар удастся погасить местными силами. На это же надеялась и, по крайней мере, половина Иудеи, постоянно испытывая на себе террористические повадки вождей восстания.

Этим надеждам не суждено было сбыться. Император Нерон, узнав о событиях в Иудее, послал на ее усмирение одного из лучших своих вояк — полководца Веспасиана. Уже в первом бою с ним «десять тысяч иудеев… легли мертвыми на поле сражения» («ИВ», кн. 3, гл. 2). Это не означало, однако, что войне пришел конец и восставшие утихомирились. Приход армий Веспасиана придал восстанию лишь большее воодушевление. На всем пути продвижения его войск к Иерусалиму он встречал отчаянное сопротивление людей, намного слабее вооруженных (у евреев совсем не было конницы, например), гораздо менее опытных и лишенных строгой армейской дисциплины. Они часто устраивали неожиданные засады и успешные набеги. Так что ни одно селение не далось ему без боя и больших потерь.