Четвертое состояние - [46]

Похоронив маму, я поняла, что наша семья без нее пропадет. Папа (он намного старше мамы) в последние годы, выйдя на пенсию, стал попивать, а тут, после похорон, запил совсем. Он очень любил маму. Аленке, она учится в девятом классе, всего шестнадцать, а Алешке вообще двенадцать. Дети. Что было делать? Я отправила Татьяну в Алатау с заявлением уволить меня из состава лаборатории — не могла я бросить на произвол судьбы свою семью. Но Антон даже слышать не хотел о моем уходе.

Я тебе ведь писала, что если бы нам удалось сфотографировать излучение, а еще лучше — получить изображение излучения биоплазмы голографическим методом, в объеме, то перед нами тогда бы открылась возможность зарегистрировать нашу работу в Комитете по делам изобретений и открытий. Но не это самое главное, хотя и это тоже очень важно: прекращает споры — не лженаука ли наша биодинамика. Гораздо важнее другое: медицина получает принципиально новый метод диагностирования и лечения любых патологических отклонений в организме человека. И так случилось, что я оказалась во главе группы, от работы которой все зависело: быть или не быть фотоснимкам.

Антон сам прилетел за мной в Семиречье. В течение недели он переворошил все мое семейство, все наши дальнейшие планы. Да и что я могла там найти для себя? «Работенку», как ты выражаешься, в школе — преподавателем физики? Рушились все надежды на кандидатскую — какая уж там кандидатская?

В течение (одной!) недели Антон продал наш дом, большую часть обстановки, остальную погрузил в контейнеры и отправил нас в Алатау. Поселились мы, конечно, у Дарьи: заняли еще и ту гостиную, в которой ты когда-то, в свой первый приезд, был поселен Антоном. В моей комнате — мы с Аленкой, а в гостиной — папа с Алешкой. А Дарье осталась боковая комната — со Степаном.

Теснотища, конечно, жуткая — шесть человек на 32 квадратных метрах. Но что было делать? Я очень боялась, что Степан вредно подействует на папу — он у меня и так держался на честном слове. Но произошло гораздо худшее: Степан папу возненавидел. Или меня — не знаю, что точнее.

Оказалось, что за эту же неделю Дарья свой брак со Степаном узаконила. Ей — 53, Степану — 58... Но не в возрасте дело, я даже была за них рада. Самое грустное в этом браке для нас оказалось, что Дарья одновременно с регистрацией брака оформила свой дом на Степана — передала ему, как хозяину. И тут началось! Прежде всего Степан потребовал с нас увеличить плату — до 50 рублей в месяц. Я, конечно, Дарье платила за свою комнату, хотя и втайне от Татьяны, а теперь мы занимали уже две комнаты, вчетвером... Что скажешь Степану в ответ? Прав он или не прав — разве в этом дело? Мы в одно мгновение превратились в назойливых, нежеланных квартирантов, которых терпят только из «благородства» (выражение Степана). А Татьяну в наши квартирные дела я просто боялась вмешивать. Да и что она могла сделать теперь, когда домом командовала не Дарья, а Степан? И совсем наша жизнь в «Дарьотеле» сделалась невмоготу, когда в доме объявился младший сын Степана — Николай. То ли сбежал из детдома (хотя ему ведь уже лет семнадцать — не меньше), то ли из училища... Не знаю. И начался сущий ад: Степан требует освободить для сына спальню, которую мы занимаем с Аленкой, папа грозит подать на Степана в суд — за матюки и оскорбления, а Николай, которого Дарья поселила на веранде, стал липнуть к моей Аленке.

Я думала, сойду с ума от всего этого. И в лаборатории тоже тарарам. После пятой или шестой попыток нам удалось-таки сфотографировать излучение биоплазмы (знаешь, словно звездное небо — тысячи мелких, четких точек на черном-пречерном фоне! И такая четкость... Даже под лупой не теряют свои очертания — когерентность излучения сказывается...). Фотографии излучения биоплазмы (а мы их получили в сентябре) всех, конечно, подстегнули, ребята теперь работали до глубокой ночи — как львы, говорил Антон. Все так остро вдруг почувствовали себя на пороге крупного открытия, так заразились идеей Антона получить уже не плоскую фотографию, а объемную голограмму излучения биоплазмы, что у меня просто сердце разрывалось на части по вечерам: и страх за своих, у Дарьи, и стыд перед ребятами — как я могу уйти раньше всех?

В конце концов я не выдержала — рассказала все Антону. О наших мытарствах в «Дарьотеле». Что мне оставалось делать? А Антон, узнав обо всем, прямо озверел. Силой оставив меня работать в лаборатории до ночи, сам поехал к Дарье и устроил там такой дебош, что приехала милиция. К счастью для Антона, в тот вечер они оба — и Степан, и его отпрыск — были крепко «поддатыми». Забрали в отделение их, а не Антона. Хотя Дарья вопила, разумеется, на весь квартал, что драку затеял сам Антон. Да так, я думаю, и было. В лабораторию он вернулся весь изодранный — рубаха до пупа, лацкан пиджака оборван, а галстук вообще где-то потерял. Вернулся и заявил мне категорическим тоном: «Завтра же перебирайтесь к нам». А я как представила...

Ты же видел: Колющенки занимают трехкомнатную квартиру — вчетвером. Куда еще мы там втиснемся — тоже вчетвером? Да со всем нашим барахлом. Но Антон был непреклонен: сам на другой день приехал к Дарье на грузовике (я была в лаборатории), погрузил все наши вещи, папу... Вот так мы и расстались с Дарьей. И целый месяц — только представь себе! — целый месяц жили с Колющенками одним общим муравейником: Антон с Татьяной — в спальне, мы с Аленкой заняли детскую, а в общей гостиной разместили всех мужчин: папу и трех парней. Прямо на полу спали.