Четвертое измерение - [86]

Подходя к дому на Ястребиной улице, Тонка тщетно пыталась обнаружить в душе что-нибудь похожее на угрызения совести предателя, возвращающегося в лагерь к своим. И то сказать, по сути дела, ничего ведь не случилось, и можно только досадовать, что случившееся не стоит выеденного яйца. Она и не зарекалась, что в будущем никогда ничего подобного себе не позволит… Махнув на все рукой, она стала думать, как ее сын и муж провели день, чем кончились их предвечерние и вечерние хлопоты, каков исход поединка между педантичным взрослым и непослушным малышом.

Однако все ее предчувствия оказались весьма далеки от действительности, в особенности же от известия, которым ее встретил Ротаридес:

— Это Ганка. Некая Ганка Нагайова.

В первую минуту Тонка не поняла, о ком идет речь.

— Ну та, которая кусается!..

Началось с того, что в яслях Ротаридес не выдержал темпа. Его легко «обошли» опытные, ловкие мамы, рядом с которыми он одевал Вило. Детишек уже развели по домам, а он все еще сражался с ботиночками Вило, не желавшими налезать на дрыгающиеся ножки, и про себя клял Тонку — ведь мальчику давно пора купить обувь большего размера. (Конечно, разве ты купишь, если как маньяк все время твердишь, что он не растет!) Немного погодя в раздевалку вошел еще кто-то, дважды нажал кнопку звонка, вызывая Караскову (сегодня была ее смена), но сосредоточенный, раздраженный Ротаридес даже глаза не поднял. И лишь когда скрипнула дверь и раздались голоса, он насторожился, а потом буквально остолбенел, услышав следующий разговор:

— Как ведет себя Ганка дома, пани Нагайова? Спокойно?

— По-моему, нормально… А что, она натворила что-нибудь?

— В последнее время она стала ужасной драчуньей, даже мальчикам от нее достается. А маленьких то и дело кусает, мы никак не уследим, когда она успевает…

— Ничего не понимаю… — Высокий, но приятный женский голос дрогнул от удивления и замешательства. — Дома она тише воды. Сядет на пол и может играть одна два-три часа.

Ротаридес поднял глаза на мать. Он видел ее снизу и со спины, первым делом его поразили ее черные волосы, блестящие и пышные, спадавшие на пелерину из тонкой ярко-красной шерсти — на этой мягкой материи они, казалось, излучали смоляной свет. При самом незначительном движении головы они ходили волнами то вправо, то влево, словно ни на единый миг не останавливаясь.

Разговор продолжения не имел, видимо, Караскова узнала все, что полагалось ей знать, и в то же время исполнила свой долг, проведя индивидуальную беседу с родительницей. Женщина обернулась и к скамейке, на которой мрачно восседал Вило, подвела девочку с нежным, круглым, как орешек, смуглым личиком. Ротаридес рассеянно крутил между пальцами шнурок от левого ботинка сынишки. Девочку, чей ангельский вид полностью исключал даже мысль о том, что она способна на жестокость по отношению к своим сверстникам, он почти не рассмотрел, просто не мог уделить ей внимания, потому что при взгляде на ее мать у него сразу же занялся дух. Она поразила его своей молодостью и редкой красотой — той красотой, которая приводит мужчин в оторопь, а иных даже отпугивает — примерно так же, как вид заснеженной горной вершины, доступной лишь избранным, специально обученным, тренированным альпинистам. Слегка зардевшаяся, она еще не отошла от смущения после разговора с воспитательницей и стеснялась поднять глаза. Истинно красивые, следящие за своей внешностью и сознающие силу своего обаяния женщины чрезвычайно редко доставляют мужчинам удовольствие застать их в такой момент, и если тем выпадет подобное счастье, они ног под собой не чуют, как и Ротаридес в первые мгновения. Ничего странного, всякий залюбовался бы этой смущенной красавицей… Наконец он стряхнул с себя наваждение и дошнуровал сыну ободранные замшевые ботинки. Он не решался так уж пристально разглядывать женщину, лишь раз-другой покосился на нее, не то она, чего доброго, подумает, будто он бесцеремонно уставился на ее коленки, выглядывавшие из-под гофрированной, изумрудного цвета юбки, когда она так же, как и он, присела на корточки перед дочкой.

— До свиданья! — почему-то фальцетом сказал он и пятясь вышел с Вило во двор яслей.

Около песочницы несколько ребятишек раскачивались на больших качелях, родители стояли в сторонке и болтали. Вило тоже сперва проявил интерес к качелям, но тут мимо него промелькнула смоляная грива маленькой Ганки, которая бежала по дорожке на улицу, и мальчуган неуклюже припустил за ней.

— Ганка, постой, — послышался рядом с Ротаридесом звонкий повелительный голос.

— Погоди, Вило! — крикнул Ротаридес.

Мальчик послушно остановился, а девочка только подпрыгнула, словно приказ матери камешком подкатился ей под ноги, и побежала дальше. Когда Нагайова крупным шагом прошла совсем рядом, Ротаридеса что-то щекотнуло по лицу — наверное, одна из ее длинных непослушных прядей, подумал он, — и овеяло свежестью, которая неизвестно почему принесла с собой ощущение раннего утра и приятной прохлады капелек, рассеянных в воздухе. Он смотрел ей в спину, как она старается не бежать, что, впрочем, было бы даже рискованно на тонюсеньких высоких каблучках, но и эта торопливая, на грани бега, походка выглядела у нее естественной, невольно вызывала восхищение, так легко и устремленно преодолевала она расстояние, слегка покачивая упругими бедрами. Она догнала расшалившуюся девочку перед полуоткрытой железной калиткой и решительным движением привлекла к себе. Наклонилась к беглянке, волна волос хлынула ей на лицо, закрыв беззвучно шевелящиеся губы — очевидно, она выговаривала дочери за непослушание.