Четвертое измерение - [81]

— Минутку, — прервал Ротаридеса чей-то незнакомый низкий голос, — а оно и вправду у вас есть? Я имею в виду вино…

Ротаридес пристально посмотрел в лицо, которого никогда не видел, по крайней мере не помнил. Плутоватая ухмылка явно свидетельствовала, что незнакомец считает его объяснения неудовлетворительными, нелепыми и смешными.

— Разумеется, этот пример не следует понимать буквально. Подобно притчам Холлиса или Куинтона, он выражает на языке психологии то, что для своего выражения требует исключительно физических категорий. В действительности для уяснения иного пространства и времени не нужно переносить в него человека, достаточно получить косвенную информацию с помощью приборов. Более того, такое познание, в сущности, является единственно возможным… но вас удивляет, что я, занимающий однокомнатную квартиру, использовал пример, в котором гипотетически обладал бы неограниченным числом комнат? Человеку трудно устоять перед стремлением воплотить любую теорию в нечто доступное нашим ощущениям…

8

Ротаридес остановился как вкопанный: кто-то большими буквами написал на стене дома «генезис». Впрочем, если быть точным, написано было с ошибкой: «генезес». Чего только не приходилось видеть на стенках, начиная с признаний в любви и кончая самыми непотребными выражениями и рисунками, но кому, удивленно подумал он, понадобился «генезис», или «генезес»?.. Он задумчиво покачал головой, но тут ветер донес до него зычный дружный возглас.

Он не обернулся, зная, что крик идет из открытых окон спортивного зала, где по расписанию в это время проводились занятия каратэ.

Чинно поднявшись по лестнице, он очутился перед чисто вымытой стеклянной дверью, ослепившей его отблеском заходящего солнца, за которой его приветствовала, как почти всегда, при едва ли не каждом возвращении с работы, хорошо знакомая, сухонькая, подвижная, словно ртуть, фигурка: Рошкованиова.

— Я у вашей двери новую циновку положила. — Она почтительно улыбнулась ему.

— Спасибо, — ответил он усталым голосом, перебирая связку ключей.

— Ваши уже дома, — прощебетала она у него за спиной. — Ваша жена вынимала почту…

— А что вы готовили на ужин? — огорошили его сбоку. Глухая Куцбелова с крайне заинтересованным видом стояла в дверях своей квартиры. Но и эта неуклюжая ее попытка установить контакт с миром опять была обречена на провал. Только озадачила в первую минуту Ротаридеса, и все. Иногда у него складывалось впечатление, что Куцбелова никакой другой цели и не преследует — лишь бы задать человеку вопрос, на который он заведомо не ответит, а если и ответит, то она все равно ничего не разберет…

Рошкованиова заговорщически дернула его за локоть:

— Почтальонша опять не могла дозвониться!

Он небрежно кивнул и с тяжелым сердцем поспешил скрыться за дверью своей квартиры. И тотчас всю лестницу потряс на редкость громкий, зычный голос:

— Не запирайтесь, бабка!

Известное дело, Рошкованиова будет теперь минут пятнадцать орать, Куцбелова выслушает с блаженной улыбкой и потом запрется у себя на два оборота ключа. С тех пор как у нее перестало болеть ухо, она ко всему относится куда благодушнее, чем раньше, когда при постоянной боли она улавливала какие-то звуки.

В кухне Тонка со стаканом воды в руке рылась в лекарствах.

— Нашел кому подписывать, — сердито сказала она вместо приветствия. — Нечего сказать, она не нарушает покой жильцов… В довершение всего у меня болит голова.

— Болит? Почему?

— У меня перерыв между приемом таблеток. Ясно, нет? Всегда в такие дни голова болит.

— Я же говорил, что никто не заставляет тебя принимать их.

— Никто! В нашем положении противозачаточные средства, разумеется, ни к чему… Ну, слава богу! — Она разыскала пачку таблеток от головной боли, торопливо проглотила одну, потом добавила еще полтаблетки.

— И без того у нас это бывает не часто… — с заметным раздражением заметил Ротаридес.

— Сейчас эту тему мы обсуждать не будем, — отрезала она. — Взгляни на Вило, на его левую ручку. Просто неслыханно!

Вило сидел под занавеской в позе, близкой к идеальному исполнению позы «лотос», и подобранным где-то гвоздем пытался отковырнуть отстающий у стены кусок линолеума. Отец, нагнувшись, ласково взъерошил его льняные волосенки, задрал рукав фланелевой рубашки и увидел на младенчески хрупком предплечье зубчатые, налитые кровью маленькие полумесяцы, на первый взгляд как две капли воды схожие с отметинами на спине.

— Что-нибудь узнала? — крикнул он, повернувшись к кухне.

— Еще чего! Знаешь, кто мне его сегодня вывел? Уборщица! «Не спрашивайте меня, пани, я просто помогаю. Одна, видите ли, ушла в декретный, вторая уволилась, потому как приходится задерживаться после смены на целый час… И вдобавок детей приводят больше чем положено…»

Тонка прошлась по комнате, потирая пальцами виски, с сосредоточенным видом, словно готовясь к перекрестному допросу. Ротаридес, наблюдая за ней снизу, в который раз отметил, что ступает она на пальцы, как балерина, — немудрено, несколько лет подряд занималась спортивной гимнастикой, пока у нее не начал болеть позвоночник, — видел красивые округлые икры и углядел под коленками голубоватые змеящиеся жилки — предвестники расширения вен. Придет время, она станет просто безобразной, ни с того ни с сего подумалось ему, и он содрогнулся при мысли, что вот так, сразу, примирился с роковой неизбежностью. А всё эти старухи, вспомнил он, столько старух кругом, одни вдовы… Почему женщины, как правило, живут дольше мужчин? Однажды Тонка показала ему в ванне ногу: «Смотри, второй палец на ноге у меня длиннее большого, значит, суждено быть вдовой…»