Четвертое измерение - [22]

— Мама-а-а! Ой! Ма-ма!

Марушкин героически терпел где-то с полчаса, потом, затаив дыхание, впотьмах крадучись выбрался на лестницу, мысленно представляя, как позвонит сейчас в дверь и потребует к себе эту мать-кукушку, которая бог весть почему прячется где-то и позволяет своей дочурке плакать назло тем двум.

Но не успел он сойти вниз, как воцарилась вдруг удивительная и странная тишина, и в этой тишине самый большой шум производил именно он. Марушкин остановился в нерешительности, напряженно прислушался, а потом, чуть ли не испугавшись, разглядел узкую полосу света, протянувшуюся от входа в квартиру почти вплотную к его ногам. Дверь была прикрыта, но не захлопнута. Кто-то вошел или вышел, в любом из этих случаев что-то было неладно… Он приблизился, легонько стукнул раз, затем другой. Двери поддались, щель стала шире… Словно бы подталкиваемый сзади, как робкий актер-любитель, которого отправили на сцену сыграть затверженную роль, Марушкин шагнул внутрь и пошел тем путем, который в их квартире вел в спальню. Квартира была типовая. Она могла быть такой же, как у него, впрочем, как у любого другого жильца на этой стороне дома. Никакой иной мебели, ни перестроек, сделанных по инициативе жильцов, неопровержимо свидетельствовавших, что речь идет о другом помещении, нежели то, к которому Марушкин привык у себя дома, он не заметил. Подсознательное ощущение чего-то нереального, как бывает в некоторых снах, подводящих спящего к границе пробуждения, подтвердило его догадку, что он миновал порог комнаты, за которым как очевидность ожидал увидеть деревянную кроватку и залитое слезами детское личико, едва различимое во тьме. То, что Марушкин увидел, просто не могло быть на самом деле, реальностью же было то, что он никуда не выходил, а лежал в собственной постели и все это пригрезилось ему во сне, похожем на бдение. Иначе как могли поместиться в такой маленькой спаленке все эти люди и что привело их к деревянной кроватке, из которой выглядывала пухленькая темноволосая девчушка. Широко раскрыв глаза, она всматривалась в лица, проступающие перед ней в неверном сумраке. Было их много, очень много, большинство Марушкин вообще не узнал, одно он понял: все они из этого дома, почти с каждого этажа.

— Где бывает день? — обратилась и к нему девочка с упрямой настойчивостью. — Где бывает день, когда сюда приходит ночь?

Марушкин стоял молча, как вкопанный, с затекшей шеей, опершись на правую ногу. Он ничего не понимал. Рядом засмеялись, словно уловив его смущение и желая ему помочь.

— Со мной такое уже бывало, — сказал мужчина с ранней сединой на висках и выразительно помолчал. Так это Томчак, инженер-химик с шестого, мало-помалу припомнил Марушкин. Как-то с помощью шариковой ручки он открыл лифт, в котором они вместе застряли.

— Однажды мальчишкой, оказавшись впервые в городе, я играл с ребятами на улице, посреди поселка. Вбежав потом в дом, я вместо своих близких увидел незнакомых людей и совершенно незнакомые мне вещи. Я никак не мог понять, почему так изменилась квартира, которая отныне должна была стать моим домом, и тотчас расплакался. Когда же меня отвели в квартиру этажом выше, все посмеялись надо мной, но… представьте себе… так ничего и не объяснили.

— Один раз трое мужчин трижды водили меня не той дорогой, к другому дому и не на ту улицу, — с серьезным видом произнесла молодая женщина, одетая в длинное лиловое платье с золотистой вышивкой, которая расползалась у нее по груди, как огромный замысловатый паук. Марушкин знал о ней только то, что она работала воспитательницей в детском саду, время от времени ее привозили домой на машинах с иностранными номерами, и это всегда служило поводом для грязных сплетен.

— Всюду должно быть одно такое место, — проговорил некто у окна, его почти не было видно, только ослепительно поблескивали зубы, из чего можно было заключить, что на зубах золотые коронки.

— Как? Что это значит? — фыркнул кто-то неприязненно.

— Всюду должно быть одно такое место! — повторили золотые коронки, и их отражение неожиданно появилось на оконном стекле. — Раз как-то катил я перед собой камешек, потом его потерял. А нашелся он на одном острове, на Ядране. По крайней мере мне кажется, что это был тот самый…

— Так где бывает день? — нетерпеливо повторила девочка и сделала гримасу, словно приготовилась опять заплакать. Лица и силуэты в комнате охватило беспокойство, все заволновались, как если бы в аквариум с рыбками проскользнул опасный хищник.

— Что это значит? — проворчал неприветливый голос. — Почему именно день?

— Разве вам никогда не хотелось бы, чтоб поскорее рассвело? — тихо заметила старушка, которая ростом своим напоминала лилипутку. Марушкин обычно встречал ее по утрам, и не иначе как с повозкой, груженной цветами, — она направлялась на рынок. Груда цветов спозаранку всякий раз вызывала в нем удивление, как если бы к рабочему комбинезону прицепили праздничный галстук.

— Иногда мне кажется, что я уже не доживу до утра. Но с восходом все дурное проходит, утихает и боль.

— А он умер утром, — сказал незнакомый парень лет двадцати, который выглядел так, будто только вчера начал бриться. — Тот официант с инфарктом, что лежал рядом со мной. Я как сейчас вижу его пятки. Совершенно желтые. У покойников пятки всегда желтые, как у завзятых курильщиков пальцы. Я точно представил себе, какая у него кожа, словно сам когда-то ее надрезал…