Четвертая рука - [8]

Это был красивый и, к сожалению, единственный мальчик в той группе, которой она читала лекции о поэтах-метафизиках. Вряд ли ей стоило браться за эту тему — уж она-то должна была знать, что «писатели подобного толка», как выразился Сэмюэль Джонсон [2], впервые и назвавший их «метафизиками», могут заинтересовать исключительно молодых девушек.

Да, она поступила крайне неблагоразумно, разрешив юноше заниматься в «девчачьей» группе — к этому он оказался абсолютно не готов. Вот как это случилось: он явился к ней в кабинет и стал читать стихотворение Эндрю Марвелла [3] «Застенчивой возлюбленной»:

И вширь, и вглубь росла б, как власть

Империй, медленная страсть.

На слове «страсть» он даже застонал, и стон этот стоял в ее ушах, когда он читал дальше

Я сотню лет на похвалу

Потратил бы глазам, челу;

На бюст, конечно, пару сот,

И тридцать тыщ для всех красот,

Что ниже[4].

«Ай да юноша!» — обмирала ученая дама, догадываясь, чей бюст и «все красоты, что ниже» он имеет в виду. Короче, она его не прогнала.

Когда однокурсницы пытались с ним флиртовать, она испытывала потребность как-то защитить «этого младенца», уверяя себя, что питает к нему чисто материнские чувства. Когда же она обошлась с ним тем же манером, как безвестный ухажер с ее беременной дочерью, — он ушел с ее курса и позвал на помощь маму.

И его мать, бывшая членом попечительского совета в другом университете, написала декану их факультета письмо, содержащее вопрос: «Разве совращение студента преподавателем не признак морального разложения?» В результате бывшей научной руководительнице и бывшей любовнице Патрика Уоллингфорда пришлось на целый семестр взять отпуск за свой счет.

Этот незапланированный отпуск, второй развод, позор, обрушившийся на голову дочери-школьницы и слишком напоминавший собственное бесчестье… Не многовато ли? Что оставалось делать в такой ситуации бывшей научной руководительнице Патрика Уоллингфорда?

Хорошо еще, что ей удалось уговорить мужа не аннулировать сразу кредитные карточки. Второй супруг (которому также суждено было стать бывшим) скрепя сердце дал ей месячный срок, о чем впоследствии горько пожалел. Вместе с дочкой, покинувшей школу, она рванула в Париж, где сняла роскошный номер в отеле «Бристоль». Это было, безусловно, слишком дорого, но когда-то она получила открытку с видом этого отеля и с тех пор мечтала пожить в нем. Собственно, эту открытку прислал ей первый муж — он останавливался там со своей второй женой, и ему захотелось немного подразнить бывшую супругу.

«Бристоль», расположенный на улице Фобур-Сент-Оноре, окружен столь дорогими и элегантными магазинами, что делать в них покупки не решилась бы и самая отъявленная авантюристка. Поселившись в этом отеле, ученая дама и ее дочь совершенно растерялись и не решались даже нос из номера высунуть: их подавляла чересчур шикарная обстановка. В фойе и в баре они стеснялись своей затрапезной одежды и жались к стене, завороженные дивной раскованностью прочих посетителей. Затея с «Бристолем» оказалась совершенной глупостью, но признаваться в этом им не хотелось — во всяком случае, в первый же вечер.

В одном из соседних переулков нашлось очень милое бистро с умеренными ценами, но вечер выдался сумрачный, дождливый, и они решили сразу же вернуться в номер и лечь пораньше: после перелета все представлялось им как в тумане. Собственно, сперва они планировали ранний ужин в отеле, отложив на следующий день знакомство с настоящей парижской жизнью, но ресторан «Бристоля» оказался местом весьма популярным. Им предложили попытать счастья после девяти вечера, но в это время они уже рассчитывали спать без задних ног.

Мать и дочь отправились в столь далекое путешествие, надеясь хоть немного компенсировать нанесенный им моральный ущерб — обе считали себя обиженными, хотя стали жертвами обыкновенного плотского голода и в значительной степени — собственной неудовлетворенности. Номер в отеле «Бристоль», заслужили они подобную компенсацию или нет, должен был как-то их утешить. И вот теперь им пришлось удалиться из ресторана несолоно хлебавши и, как это ни прискорбно, заказать ужин в номер. Ничего унизительного в этом, конечно же, не было — просто их первый вечер в Париже получился не совсем таким, как они себе представляли. Обе старались — что было им совершенно не свойственно — не раскисать и относиться ко всему с юмором.

— Вот уж не думала, что проведу свой первый вечер в Париже в гостиничном номере! Да еще и с мамочкой! — с наигранным весельем воскликнула дочь.

— Что ж, по крайней мере от меня ты забеременеть точно не сможешь, — усмехнулась мать. И обе сделали вид, что шутка получилась очень удачной.

А потом мать уселась на своего любимого конька, и полились бесконечные жалобы на мужчин, принесших ей одни разочарования. Дочери и прежде доводилось слышать кое-какие имена из длинного перечня, впрочем, у нее уже был свой собственный список, хотя и более короткий. В ожидании ужина с красным бордо дамы успели выпить бутылку вина из мини-бара. С бордо они тоже справились быстро и, вызвав официанта, заказали вторую бутылку.

Вино развязало им языки — возможно, сильнее, чем следовало; во всяком случае, их разговор явно не походил на задушевную беседу матери с дочерью-подростком. Какой матери было бы приятно узнать, что ее своенравная дочка уже сто раз имела возможность забеременеть, трахаясь с кем попало, пока на горизонте не появился олух, ставший отцом ее так и не родившегося младенца, — эту горькую пилюлю не смог подсластить даже Париж. Ну а дочь окончательно убедилась в том, что ее мать (которая, напомним, была научным руководителем Патрика Уоллингфорда) — настоящий сексуальный агрессор, и жертвами ее чаще всего становятся юноши, а в последнее время даже тинейджеры. Пожалуй, дочь легко обошлась бы и без этих подробностей.