Четвёртая осень - [6]

Вы познакомились в Джиганске в начале марта, то есть в то самое время, когда тут и впрямь не обойтись без резиновых сапог. Грязь, лужи... Фруктовые деревья голо чернеют за ржавыми оградами, поджимают мокрые хвосты собаки, а хмурые люди в одинаковых плащах бесшумно снуют туда-сюда. И все почему-то лузгают семечки...

Ты могла, конечно, проходить практику в любом моем хозяйстве, в том числе и пригородном совхозе "Красный", который, по сути дела, давно уже слился со Светополем, но - как можно! Вмиг узнают ведь, что не просто студентка, а дочь генерального директора... И ты выбрала захудалый Джиганск, которого все твои сокурсники боялись как огня. Лишь две девицы родом оттуда с удовольствием поехали домой да ты - из-за упрямства и чрезмерной гордости (так мы с матерью, не слишком даже удивленные твоей выходкой, расценили это). Вот почему, рассуж-даю я дальше, по душе пришелся тебе юный честолюбец, не снизошедший до унизительной торговли с брюзгливым начальником из-за места работы. А ведь оно ему было ох как небезразлично! ты поняла это сразу, едва увидев его. Какие там резиновые сапоги! Он и по заболоченным джиганским улицам, где даже самосвалы застревали, умудрялся щеголять в выдраенных до блеска модных туфельках. А простроченная курточка на молниях! А красный мохеровый шарф, пышно и небрежно пламенеющий вокруг женственной шеи! А буклистая кепка с огромным козырьком!

"Ну и птицу вы нам прислали, Алексей Дмитриевич",- вежливо упрекнул меня по телефону директор джиганского завода, а я, посмеиваясь, начал выяснять, что он, интересно, имеет в виду? "Да молодого специалиста вашего.- И вздохнул.- Щукина". "Какая же это птица? - серьезно удивился я.Это рыба". Сострил и сам же засмеялся, довольный, что раньше джиганского директора раскусил добра молодца.

А вот Илье твой будущий муж пришелся по душе. "Нормальный парень",проговорил он.

Ты глянула на него с признательностью...

Добрый дядя Илья! Сколько занимательных безделиц дарил он тебе! То метлу Бабы Яги, то вылепленного из снега Деда Мороза... Помнишь, как торжественно внес его на фанерке от посылочного ящика? Проволочные очки, заиндевевшая хворостина в руке, а на голове - красный, сколотый булавкой колпачок. Адрес на фанерке был написан химическим карандашом, снег таял, и буквы фиолетово расползались.

Особенно по душе пришелся тебе цыпленок, которого вы окрестили Мишей Соколовым младшим. (В отличие от мальчика Миши Соколова, который ходил в ту же, что и ты, группу.) Тут же было вкрутую сварено яйцо, ты сама, обжигаясь, очистила его, разрезала пополам и искрошила половинку. От рассыпающегося под ножом желтка шел пар. "А ему можно горячее?" Не мне и не матери - дяде Илье, и он ответил, подумав: "Теплое, наверное, можно". Под спальню приспособили коробку из-под туфель. Вату положила, но капризный птенец не желал спать, пищал и прыгал, норовя выскочить из коробки. Чего не хватало ему? "Наседки,- сказал я.- Наседки, понимаешь? Мамы". Ты сосредоточенно посмотрела на меня большими глазами (с возрастом они как бы уменьшились). Сосредоточенно и недоверчиво... Как досадовал я на безответственного Илью!..

Хотя почему же безответственного? Наоборот... Все спокойно у него, все надежно, никаких ЧП. Разве можно вообразить себе, что его близнецы выкинут шутку, которую ты сотворила?

С какой боязливостью входили они следом за отцом в комнату, где стоял гроб! Два юных великана, баскетболиста-перворазрядника (теперь уже мастера), и у обоих - детская растерянность в глазах. А ведь они всегда были лихими парнями. Уже в пять лет, если верить Илье, устраивали в квартире "светопольское море", куда их, видите ли, из-за плохой погоды не повезли в воскресенье...

Ты улыбалась, слушая его бесконечные байки. Это была та самая улыбка да, та самая! - с какой ты говорила позже о молодом доценте по фамилии Вальда.

Смешные рисуночки эти увидел случайно, через твое плечо, и остановился, пораженный: в конспекте - и такое! "Что это?" - спросил. Тебя позабавило мое изумление. "Это? Это философ Вальда".

С любопытством взял я конспект. О философе Вальде, читавшем вам какую-то обществен-ную дисциплину, я уже слышал. Но я никогда не верил, что он был таким рассеянным, как ты изображала его. Что являлся на лекции в домашних тапочках, путал сельхозинститут с педагогическим и чуть ли не запамятовал, какой год нынче. История с воробьем, уверен я, также вымышлена. Что-то подобное, возможно, было, возможно, он и подобрал по пути в институт воробья с подбитым крылышком и притащил его в портфеле на лекцию, чтобы показать специалистам с соответствующих кафедр (сельхозинститут как-никак!), но чтобы ползать на карачках в опустевшей аудитории в поисках удравшей птахи! Войдя, ты якобы увидела торчащий из-под стола, обтянутый малиновыми брючками круглый зад. Ни о каком воробье понятия не имела и решила, что это пребывающий в странной позе доцент, серьезный преподаватель общественных дисциплин, жалобно зачирикал вдруг. Ты так живописно повествовала об этом, что я и поныне вижу застрявшего под столом пузатенького философа. А вот на кафедре ну никак не представляю его. В бойлерной, среди толстенных изогнутых труб, разноцветных, похожих на внутренности гигантского животного - да еще тепло и тихо! - он выглядит куда естественней.