Четверть века назад. Часть 2 - [22]

Его прервалъ гудящій голосъ „Сеньки“ Водоводова, разносившаго стаканы со жженкой (слуги давно были всѣ отосланы):

— Mon cher, mon cher, господа, вкусите душеспасительнаго напитка!..

Капитанъ Ранцевъ воспользовался этимъ перерывомъ чтобы подойти къ нашему герою:

— Позвольте пожать вашу руку, молвилъ онъ восторженно сверкая глазами (у него также, у бѣдняги, пѣли въ этотъ вечеръ райскія птицы на душѣ); — никогда, могу сказать, не слышалъ-съ такихъ умныхъ словъ… а главное-съ, потому все правда… Смиреніе народа, любовь… „Святая Русь“, дѣйствительно-съ! заключилъ онъ, быстро смахивая рукавомъ сорочки слезу, нежданно набѣжавшую ему на глаза.

Гундуровъ пожалъ ему крѣпко руку, поднялъ со стола стаканъ жженки, и чокнулся съ нимъ, а затѣмъ съ Духонинымъ…

И снова загорѣлся споръ… Предметомъ его теперь былъ Петръ и „петербургскій періодъ русской исторіи“, безъ чего не могло обойтись въ ту пору никакое подобнаго рода преніе. Кружокъ слушателей тѣснѣе пододвинулся къ нашимъ пріятелямъ. Примолкъ самъ „Сенька“, опустился на стулъ и сталъ слушать, но сидѣвшій въ немъ дьяволъ гама и суеты поднялъ его съ мѣста черезъ пять минутъ и перекинулъ на другой конецъ стола, гдѣ Шнабельбергъ, съ умиленіемъ въ чертахъ, доказывалъ отставному Подозерину что еслибъ онъ остался во второй гвардейской батареѣ, онъ еще въ прошломъ году произведенъ былъ бы по линіи въ штабсъ-капитаны, а въ нынѣшнемъ, вслѣдствіе открывшихся неожиданно трехъ полковничьихъ вакансій, „снялъ бы звѣздочки съ рогожки эполетъ“, то-есть попалъ бы въ капитаны.

— Ну, mon cher, захрипѣлъ Водоводовъ, относясь къ Анисьеву. — Такія ужь тамъ умныя рѣчи ведутъ!..

— Кто это?

— А вотъ тамъ этотъ Гамлетъ, и другой вотъ съ нимъ… Д-да, — онъ вдругъ ни съ того ни съ сего, громчайшимъ образомъ вздохнулъ и принялся мрачно ерошить черные и лоснившіеся какъ смола волосы, росшіе густымъ лѣсомъ надъ его низколобымъ и узкоглазымъ татарскимъ лицомъ, — это не то что наше лагерное воспитаніе!

Анисьевъ поморщился:

— О чемъ же это они?

— О Петрѣ Великомъ, mon cher, и такъ это, знаешь, à fond, какъ по книгѣ… Когда вдругъ этакъ невзначай натолкнешься на этихъ… университетскихъ, ученыхъ, тутъ и поймешь всю нашу пустоту, ничтожество, невѣжество наше, mon cher… Вѣдь что мы всѣ, по правдѣ сказать? — онъ повелъ руками кругомъ, — de la chair à canon, больше ничего, mon cher…

— Parlez donc pour vous! досадливо тряхнувъ эполетомъ проговорилъ на это флигель-адъютантъ, подымаясь съ мѣста. — А интересно послушать…

И онъ направился въ сторону Гундурова.

Всѣ такъ были заняты преніемъ что и не замѣтили какъ онъ присѣлъ на стулъ подлѣ Пети Толбухина, медленно, глотокъ за глоткомъ, опоражнивавшаго свой стаканъ жженки, и все шире и шире улыбавшагося блаженною улыбкой, по мѣрѣ того какъ сладостная влага переливалась изъ этого стакана въ его горло.

Жженка производила свое дѣйствіе и не на одного его. Все звончѣе слышался въ столовой гулъ голосовъ и смѣха. Свищовъ и Толя пили брудершафтъ съ артиллеристами подъ громкій аккомпаниментъ пѣсня: „Наливай, братъ, наливай!“ Шнабельбергъ зычно чмокался съ Подозеринымъ и перекинувъ ему руку за плечо хлопалъ его широкою ладонью по спинѣ, приговаривая плачущимъ голосомъ: „Старый камрадъ, старый камрадъ!“ Вальковскій, съ самаго начала попойки забившійся въ уголъ съ пріятелемъ своимъ, режиссеромъ, декламировалъ ему стихи изъ Бориса Годунова, и Сенька Водоводовъ, очутившійся теперь подлѣ нихъ и успѣвшій уже откинуть въ сторону всякую заботу о своей дѣйствительной „пустотѣ и ничтожествѣ,“ надрывался оглушительнымъ хохотомъ глядя какъ „фанатикъ,“ страшно выпучивая налитые кровью глаза и неистово стуча кулачищемъ своимъ но груди, ревѣлъ какъ изъ бочки:

Тѣнь Грознаго меня усыновила

Димитріемъ изъ гроба нарекла…

Самый споръ пріятелей нашихъ принималъ болѣе возбужденный, болѣе нетерпѣливый оттѣнокъ. Чаще слышались въ голосахъ ихъ крикливыя ноты, чаще перебивали они себя и не давали другъ другу договаривать…

— Ну да, извольте, восклицалъ Духонинъ, — Кіевская Русь, я согласенъ… когда норманскіе конунги бились на моряхъ во славу русскихъ княженъ, когда Гаральды, Кануты… когда французскіе короли посылали за ними сватовъ въ городъ, гдѣ чуть ли не болѣе было школъ чѣмъ въ тогдашнемъ Парижѣ…. А не ваши собиратели-кулаки, не ваши московскіе ханы!..

— Безъ нихъ не было бы Россіи, возражалъ Гундуровъ, — не было бы единственно свободнаго, самостоятельнаго славянскаго, государства! Вы объ этомъ какъ бы знать не хотите, для васъ русская исторія словно начинается съ минуты основанія русскимъ царемъ нѣмецкаго, города на болотахъ Ингріи.

— Именно, именно, вы не ошиблись, съ той минуты когда этотъ царь, эта вѣнчанная сила генія спаиваетъ опять звенья цѣпи нашего общенія съ Европой, порваннаго четырьмя вѣками настоящей и московской татарщины…

— Какою цѣной, пылко молвилъ Гундуровъ, — какою цѣной? Измѣной землѣ, поруганіемъ народа, оторваннаго имъ отъ исконныхъ источниковъ его жизни… Онъ революціоннымъ путемъ коснулся самыхъ корней роднаго дерева…

— Выраженіе, быть-можетъ, нѣсколько рискованное! послышался голосъ графа Анисьева.

— Чего-съ?…