Четверо Благочестивых. Золотой жук - [7]

– Я не собираюсь обсуждать свое благоразумие, сэр Джордж, – чеканным голосом ответил Рамон.

Позже, прогуливаясь по дворцовому двору с моложавым канцлером казначейства, господин юрист короны, которого задел столь резкий ответ министра иностранных дел, ни с того ни с сего произнес:

– Старый осел!

И моложавый страж британских финансов понимающе улыбнулся.

– По правде говоря, – сказал он, – Рамон до смерти напуган. Во всех клубах только и разговоров, что про этих «Благочестивых». В «Карлтоне»[9] за обедом один знакомый рассказал мне, что угроза в самом деле нешуточная… И, знаете, ему можно верить: он только что вернулся из Южной Америки и видел там, на что способны эти люди.

– И что это было?

– Президент одной из этих жалких мелких республик… Месяцев восемь назад, в списке про него сказано… Они повесили его… Ничего более дикого я в своей жизни не слышал! Представьте, они посреди ночи вытащили его из постели, сунули в рот кляп, глаза завязали, потом доставили в государственную тюрьму, получили разрешение войти и повесили на виселице… И исчезли!

Господин заместитель генерального прокурора видел определенные трудности, которые не могли не возникнуть при проведении подобной акции, и хотел о чем-то еще спросить своего спутника, но тут их нагнал заместитель госсекретаря и увлек канцлера для какого-то разговора.

– Чушь! – раздраженно пробормотал юрист короны.

Когда брум министра иностранных дел проезжал через толпу, собравшуюся у парламента, раздались аплодисменты и приветственные крики, однако настроение министра от этого не поднялось ни на йоту, поскольку тяги к славе он никогда не испытывал. Что-то подсказывало ему, что слава эта была следствием того риска, на который он пошел, и это удручало и раздражало его. По правде говоря, он был бы намного больше рад слышать насмешки людей, не верящих в существование этой загадочной четверки. По крайней мере, это принесло бы ему хоть какое-то душевное спокойствие.

Дело в том, что, хоть слава или безвестность не входили в число его приоритетов, он тем не менее свято верил в грубые инстинкты толпы. В вестибюле палаты его окружили взволнованные однопартийцы. Кто-то шутил, кто-то беспокойно расспрашивал, но всех интересовали последние новости… И все немного побаивались острого на язык министра.

– Послушайте, сэр Филипп, – обратился к нему дородный и нагловатый депутат от Западного Брондсбери. – Что это за история с угрожающими письмами? Вы же не собираетесь обращать на них внимание, верно? Да я сам каждый день получаю по два-три таких.

Министр торопливо стал пробираться через толпу, но его схватили за руку. Это был депутат Тестер.

– Послушайте… – участливо начал он.

– Убирайтесь к дьяволу, – отрубил министр иностранных дел и быстро скрылся в своем кабинете.

– Ну и характер! – развел руками уважаемый депутат. – Сущий дьявол! По-моему, старик Рамон в панике. Эта идея с привлечением внимания к письмам с угрозами!.. Я вот сам…

Собравшиеся в депутатской курилке живо обсуждали «Четверых благочестивых», не высказывая, впрочем, ничего нового.

– Смех да и только! – категорически произнес один. – Четыре каких-то мифических человека собираются, видите ли, противостоять всей мощи и организованным структурам самой высокоразвитой нации в мире.

– После Германии, – глубокомысленно вставил его коллега по фамилии Скотт.

– О, умоляю, только не впутывайте сюда Германию, – раздраженно ответил первый. – Скотт, можем мы хоть о чем-нибудь поговорить, не вспоминая о превосходстве государственных институтов Германии?

– Это невозможно! – оживился Скотт, садясь на своего конька. – Не забывайте, что в Германии только в стали и железе производительность на одного занятого работника возросла на 43 процента, а ее транспортные…

– По-вашему, Рамон отзовет законопроект? – спросил старейший член партии, депутат от Восточного Олдгейта[10], отмахиваясь от потока статистических данных.

– Рамон? Нет, только не он. Он скорее умрет…

– Положение очень необычное, – заметил Восточный Олдгейт и три города, один лондонский пригород и один провинциальный поселок городского типа согласно закивали, подтверждая: «Да, крайне необычное».

– В старые времена, когда Баскоу был еще молодым депутатом, – Восточный Олдгейт кивнул на согбенного, убеленного сединами депутата с белоснежной бородой, с трудом ковылявшего к свободному креслу, – в старые времена…

– А я думал, старик Баскоу сегодня не придет! – неуместно заметил тут кто-то из невнимательных слушателей.

– В старые времена, – продолжил депутат от Восточного Олдгейта, – еще до заварухи с фениями…[11]

– Кстати, о высокоразвитости, – снова взялся за свое увлекшийся Скотт. – Райнбакен в прошлом месяце сказал в нижней палате: «Германия достигла той точки, где…»

– Будь я на месте Рамона, – веско произнес Восточный Олдгейт, – я бы точно знал, как мне поступить. Я бы пошел прямиком в полицию и сказал: «Послушайте…»

Но тут раздался оглушительный долгий звонок, и депутаты поспешили к двери.

Когда вопрос с девятым дополнением к постановлению о медуэйских портовых сборах был успешно разрешен, и слова «или же в дальнейшем считать принятым» подкрепились убедительным перевесом в двадцать четыре голоса, палата общин вернулась к прерванной дискуссии.