Четверка в четверти - [25]
После фильма Пенкин с соседом пошли к выходу вместе. У дальней портьеры сосед остановился и спросил Пенкина:
— Нырнем?
— Чего? — снова не понял Пенкин.
— Останешься на второй?
— Нет, я пойду.
— Ну и я пойду. А то надоело. Девятый раз одно и то же.
И одиночные ребята и культпоход у входа обменивались впечатлениями.
— А они остались в живых? — спрашивала зловредная Салазкина.
— Да, — авторитетно разъяснял ей посторонний малыш с ранцем за плечами. — Ведь это все снималось на фронте.
— На каком фронте? — не унималась Салазкина. — Это же артисты!
— «Артисты»… Там же было написано — 1941 год.
— А когда была война? — заинтересовалась другая девочка, помладше.
— Эх, ты, в сорок первом и была!
— Ну и что? Все равно это артисты, — вмешался крикливый мальчуган.
— Помолчи, — сказал пенкинский сосед. — Правильно, это — артисты. — И в качестве поощрения за сообразительность наградил мальчугана хорошим подзатыльником.
Когда они с Пенкиным уже шли по двору, парень в ушанке указал на кого-то впереди и процедил:
— Во-он тот, чернявенький, пятую неделю мотает.
— А ты?
— Сегодня — восемнадцатый день.
— Да ну!
— А ты думал! С завтрашнего дня, между прочим, здесь пойдет мировая картина. «Верная рука — друг индейцев». Ты не видал?
— Нет.
— Будем смотреть. Твоя как фамилия?
— Пенкин, — сразу ответил Гена.
Ему в последнее время определенно расхотелось врать.
— А я — Мышкан.
— А как зовут?
— Так и в классе зовут Мышкан. И во дворе. И мать зовет. Мышкан — значит, и есть Мышкан.
Пенкин не стал спорить, а только спросил:
— Ты где живешь?
— Дома.
— А почему в школу не ходишь?
— Поинтересова-ался, — усмехнулся Мышкан. — Я сперва думал, что это и вправду кому интересно. Думал, дурак, кто из класса навестит. А им всем наплевать. Эн-Бэ в журнале проставят — и ладно.
— А мама твоя как же?
— У нее — другие заботы.
— А отец?
— Нет у меня отца. А у тебя, что ли, есть?
— У меня есть, — виновато сказал Пенкин. — Правда, мы с ним никогда и не видимся, — стал он быстро оправдываться.
— Пьет?
— Нет, все время работает.
Мышкан помолчал, поиграл слюнями во рту, но не сплюнул, а перевернул ушанку как надо.
— А что дальше делать думаешь? — спросил после молчания Пенкин.
— Еще не решил, — отозвался Мышкан. — А ну-ка, двинем в ту парадную. Живо!
Пенкин побежал за Мышканом в парадное.
— Ты чего? — спросил он Мышкана.
— Так… С училками встречаться не люблю.
— А…
Только теперь Пенкину пришла в голову мысль, что и ему надо быть осторожнее на улице — мало ли кого можно встретить.
вдруг запел Мышкан и показал кому-то через стекло язык.
— Что это за песня?
— Походная туристская, музыка Дунаевского. По пению училка. В другую школу побежала. У нее школ этих — полдюжины. Попоет, попоет, а денежки — в мешок. До чего интересно, ребята! Пошли! — сказал он повелительно.
И Пенкин зашагал за Мышканом по улице.
Теперь Пенкин поглядывал по сторонам — не попался бы кто по дороге.
На углу Мышкан остановился.
— Постой тут. У меня дельце есть, — сказал он и шмыгнул в магазин. Оттуда он вышел минуты через три с туго набитым портфелем.
— На, держи, — вынул он из портфеля две пустые винные бутылки и протянул их Пенкину. — Сунь в свой портфель.
— Ты что, пил? — стараясь казаться равнодушным, спросил Пенкин и даже попытался присвистнуть.
— Тю… Пил!.. Это у нас Витька Косой во дворе пьет. Тот — пьет. А я — нет! И не пил и не имею этого пристрастия. И даже терпеть этого не могу. Я не пью, а бутылки собираю. Тут бутылки зазря пропадают. А их сдавать надо.
Говоря это, Мышкан направился к окошку приемного пункта.
— Вот, дяденька, примите…
— Откуда у тебя, мальчик, бутылки? — строго спросил приемщик.
— Да папан просил сдать. С праздника еще остались.
— Праздник во-он когда был, уже новый надвигается, не врешь ли?
— Да не вру я, дядя, честное пионерское. Вот братан подтвердит. Давай, братан, твои бутылки, — обратился он к Пенкину.
— Ну, смотри! — сказал приемщик и стал считать бутылки.
— Две разбитые, две импортные, за остальные шестьдесят пять копеек.
— Разбитые обратно давайте!
— А зачем тебе?
— Пригодятся.
Мышкан пересчитал мелочь, спрятал непринятые бутылки и зашагал прочь.
— Как же ты — честное пионерское давал? — испугался Пенкин.
— А меня из пионеров… того… тю… поднаддали. Исключили меня из пионеров. Я теперь что угодно давать могу.
— А зачем бутылки разбитые унес?
— Потому что они не разбитые вовсе. Дядя их на свой счет мечтал списать. Каждый мухлюет по-своему. Я эти бутылки в другом месте сдам. Не пропадать тридцати четырем копейкам!
— А куда ты деньги деваешь?
— Кучу́! То кремовых пирожных съем, то сосиски с горошком. И на кино откладываю. Очень кино уважаю. Хочешь, будем вдвоем бутылки собирать. В долю. Доход — пополам.
Пенкин подумал, что смог бы быстро набрать до билета в Сызрань, но все-таки собирать бутылки было как-то нехорошо.
— Ты чего пугаешься? Государству от этого только прибыль, — толковал Мышкан.
В самом деле, государство от этого ничего не теряло. Государству нужны были пустые бутылки…
Пенкин и Мышкан договорились встретиться завтра у кинотеатра «Призыв», где пойдет знаменитый фильм «Верная рука — друг индейцев». На этом они расстались, и Пенкин двинул на Садово-Гончарную. По дороге, то ли ему показалось, то ли на самом деле, увидел Пенкин невдалеке Машу Шамрочку, шедшую по улице и оглядывавшуюся по сторонам. Недолго думая, он шмыгнул в подъезд. Потом, убедившись в безопасности, продолжил свой рейс.
