Четверка в четверти - [15]

Молчание длилось недолго, потому что Замошина спросила напрямик:

— Вы что, не знаете, что случилось?

— Я ничего не знаю, — испугалась Софья Михайловна. — Я ушла в магазин, возвращаюсь — на столе записка: «Ухожу с классом в поход». Почему так внезапно? Он вчера и словом не обмолвился. И отчего же вы не в походе?

— Мы, — замахнулся что-то раскрыть Корягин и совершенно неожиданно сказал: — Мы с Замошиной отстали. А сейчас и мы отправляемся… в поход.

Оля вытаращила глаза.

— На сколько дней рассчитан поход?

Оля хотела что-то сказать, но Корягин схватил ее за руку.

— Это — секрет. Военно-спортивная тайна.

— Боже мой, он ушел в поход совершенно голодный, — заахала мама Пенкина. — Я ничего не знала! Ушла за покупками… Вы не откажетесь передать ему бутерброды? Я умоляю вас.

Мама стала быстро резать хлеб и закладывать туда сыр, колбасу, ветчину и другие продовольственные товары.

Замошина не выдержала, дернула дверь и выбежала из квартиры.

— Что с ней? — спросила Корягина мама.

— Переживает… Девчонкам вообще нелегко… в походах.

— Да, да, разумеется… Боже мой! Но это не опасный поход?

— Конечно, не опасный. Это не по-настоящему поход, просто такая… игра.

— Я понимаю, но все-таки…

Корягин хотел отказаться от бутербродов, но мама упрятала их в целлофан, завернула в газету, перевязала веревочкой и так умоляюще глядела на Корягина, что тот… взял бутерброды.

— Будьте здоровы! — сказал он на прощанье.

Софья Михайловна плакала.

И все-таки плакала не так, как плакала бы, знай она всю правду!

Глава десятая. У старого дуба

Старый дуб считался главным деревом парка имени Калинина.

Когда шестой «В» был еще четвертым «В», Вера Сергеевна привела ребят в парк, подвела их к старому дубу и сказала:

— Напишите сочинение на тему «Старый дуб» об этом самом дубе.

И чтобы все не очень путались, Вера Сергеевна дала наводящие вопросы, среди которых был, например, такой: «На что похожи дубовые листья?»

Тогда-то Петя Ягодкин, который всегда любил сладкое, написал, что листья похожи на фигурный пряник. С тех пор его и стали называть Фигурным пряником.

С того дня ребята считали дуб «своим». И когда проходили мимо него поодиночке (вместе они ходили редко), обязательно вспоминали тот весенний день, Петю-Пряника и Веру Сергеевну.

Вместе у дуба не собирались никогда, но Кудрявцева сразу решила — звено должно собраться именно тут.

К часу пришли почти все.

Не хватало только Маши Шамрочки. Она запаздывала.

На сборе присутствовали Коля Сорокин, Оля Замошина и Федя Корягин. Главные люди шестого «Б». Командир отряда, член совета дружины и староста класса. Из них только Корягин был членом второго звена. Но присутствовали они все без исключения. Правда, они решили не принимать участия в общей дискуссии. Перед началом сбора Сорокин с Корягиным ходили неподалеку. Молча. Оба вообще говорили мало. Корягин — потому, что не любил болтать, Сорокин — потому, что заикался.

Когда стрелки на часах Бори Ильина сошлись на пяти минутах второго, Кудрявцева открыла сбор.

Первая вмешалась Оля. Она предложила познакомиться со статьей в газете.

И все двинулись к тому углу, где висела газета. Она действительно висела, но в том самом месте, где должна быть статья «Всем ребятам пример», зияла аккуратненькая дыра.

Какой-то злоумышленник вырезал статью бритвочкой. Как выяснилось, злоумышленник неплохо потрудился — все газеты на всех стендах во всем микрорайоне были срезаны. Статьи «Всем ребятам пример» не оказалось.

Выручил Фигурный пряник. Он цитировал статью безотказно, давал справки и отвечал на вопросы.

— Дождались! Позор на весь СССР! — гремела Оля Замошина. — Говорила — надо исключать!

Боря Ильин хихикал.

— Гнать Пенкина надо — Оля права, — кричала высоким голосом подоспевшая Шамрочка.

У всех были свои сны и свои планы на воскресенье. И каждый был недоволен, что его оторвали и собрали у дуба. Это во-первых. А во-вторых, все действительно были возмущены враньем Пенкина. Одним словом, чувствовалось, что Пенкину не сдобровать.

И тут неожиданно Кудрявцева взорвалась.

— Дурачье! — крикнула она, позабыв, что звеньевой не годится ругаться. — Ничего вы не понимаете! Вы знаете, почему он врет?

— Интересно, — ухмыльнулась Зеленцова, — почему же?

— Потому что нам, например, нравится, как мы живем, а ему — нет. Он — человек исключительный. Он вот что сказал: «Мне уже скоро тринадцать — а я еще ничего не сделал», в том смысле, что не совершил. Что ты хихикаешь, Ильин. Думаешь, ты много совершил за свои тринадцать лет? Павлик Морозов в одиннадцать разоблачил кулаков, а Корпачев пустил под откос немецкий транспорт. А ты что сделал?

— Выходит — Пенкину надо памятник ставить. Как Павлику Морозову. Так знай, — заявил Ильин, — Морозов был человек исключительный, а Пенкин исключительный врун.

— Кто из вас, — прокричала Кудрявцева, — сочиняет роман из средневековой жизни?

Все промолчали. Из средневековой жизни никто романа не сочинял.

— А Пенкин — сочиняет!

— А почему Пенкина нет? Почему он не явился? — пропищала Шамрочка.

Тут Корягин объяснил, что с Пенкиным. Даже рассказал про бутерброды, которые не знал куда девать.

— Дай мне слово, Кудрявцева! — потребовала Замошина.