Чет-нечет - [30]

– Ведьма, – сказала пожилая женщина, хранившая брезгливую складку выцветшего рта. – Ведьма, – видно, не первый раз она это повторяла себе и в другим в назидание. – В самом-то вихре справляла с сатаной свадьбу. Вон оно как!

Никто не откликался.

– Я-то ведь сразу увидела, – убеждала женщина. – Вот тут вот прямо стояла. Раньше всех. Смотрю, а она ничком, дергается. Да куда там – голова разбита.

Заголенные ноги девчушки стали синюшно белые, без жизни. По напитавшейся кровью земле и в волосах ползали черные с зеленым отливом мухи.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КОМУ НЕ СПИТСЯ ПОСЛЕ ОБЕДА

После полудня ветер утих – дождя не было. Ничего, кроме пыли и песка, не принесла буря. Когда, убеляя город прахом, развеялась пелена и солнце оголилось в прежней своей яри, по всему окоему не сохранилось ни тучки, ни облачка.

Город вымер. Обвисло на торгу знамя, опустели ряды, закрылись лавки, всюду, используя каждый клочок тени, спали люди: перед стойками, у скамей, на телегах и под телегами, под заборами среди растоптанных сорняков. Спали хозяева и шустрые их мальчики, спали купцы и крестьяне, посадские тяглецы и монастырские беломестные служки. Спали скоморохи, обнявшись со своим орудием: гудочник с гудком, барабанщик с барабаном, медвежий поводырь с медведем. Спал медведь, положив мохнатую лапу на живот скомороху, а тот, хоть и бурчал во сне, эдакой тяжестью обеспокоенный, не имел сил проснуться.

Спали на торгу и во дворах.

Спали тюремные сидельцы и сторожа их все без остатка спали. Скинув с себя перевязи, отложив пищали и самопалы, спали дозорные на башнях. Да и кому, в самом деле, кроме безбожного татарина, пришла бы в голову мысль нападать на город, воровать или бежать куда в святой час полуденного отдыха?!

И значит, не все было ладно с совестью у того статного молодого человека, который вовсе не ложился спать и громкой бранью поднимал своих послужильцев, сгонял их с облюбованных мест во дворе и на огороде, пинками понуждал седлать коней и, наконец, во главе десятка вооруженных холопов поскакал по вымершим улицам.

Не слезая с седла, он принялся стучать рукоятью плети в украшенные резьбой ворота и громко взывать: «Артемий!» Послышались сонные голоса.

– Кого еще черт несет?

– Черт несет Дмитрия Подреза-Плещеева! – самодовольно объявил молодой человек, откидывая кудри и подбочениваясь.

Высокая глухая преграда не позволяла хозяину в полной мере оценить красноречивые ухватки собеседника, и он не торопился снимать засовы. Подрез вынужден был продолжать:

– Васька приписал тебя в челобитную, подложную челобитную, что против меня составляют. Ты это знаешь? Будто ты со мной в стачке был. Сегодня ходили по городу. Подписи собирают.

– Какой еще Васька? – отозвался хозяин, понимая одно: во всем запираться.

– Васька? – вскипел Подрез. – Васька-то? Князь Васька Щербатый, воевода и стольник. Слышь, что говорю? – стукнул по доскам. – Открой! Дождешься, что тебя в железа посадят. – Он извернулся в седле, вытащил пистолет и – бах! – выпалил в небо.

Не один обыватель по всему околотку вздрогнул, оторвал потную голову от скомканного тулупа, недоуменно прислушался и, не дождавшись ничего путного, повалился опять в сон.

Оторопело помолчав после выстрела, хозяин спросил со двора:

– Я с тобой в стачке был?.. Меня-то за что?

– За то, что дура-ак! – прорычал Подрез и, порывисто приподнявшись в седле, хлестнул лошадь. Холопы с гиканьем поскакали за ним вслед.

Оставляя окрест смятение, Подрез кружил по улицам, колотил в ворота и безбожно бранился, поминая через слово Ваську. Холопы его орудовали кистенями, крушили резные причелины под скатами крыш, а, приметив грудастых птиц с человечьими головами, что обсели верею ворот, норовили врезать железной гирей по титькам. Холопы свистели, угрожая попрятавшимся домохозяевам ясаком, и поднимали под заборами спящих, гнали их узкими улочками, доставали плетьми, пока несчастные странники и странницы не находили спасения в боковом заулке и не оставались там, задыхаясь, кудахтать. Пробудив ото сна с полдюжины детей боярских, стрелецких и казацких пятидесятников и десятников, походя их озадачив, кого обложив матом, кому и внятное слово бросив, Подрез вымахал наметом на соборную площадь и ввиду Малого острога натянул поводья.

Тут он оглянулся на разгоряченных потехой холопов, которые несколько попритихли. За сомкнутыми щитами ворот проезжей башни начинался особый городок со своим населением, войском, тюрьмой, церковью, с высокими нарядными теремами и подозрительными трущобами, что без следа поглощали неосторожного чужака. Воеводский острог – это тебе не забава. Холопы глядели на хозяина, ожидая от него почина. Под этими взглядами Подрез хлестнул жеребца, игреневый зверь, кося глазом, присел и вынес всадника к воротам, Подрез громыхнул кулаком, ногою и принялся стучать плетью.

Сторожа пробуждались: «Но, но, осаживай!» – там еще не знали, какой такой шумный человек ломится и какое он имеет право озорничать в неурочный час. Загремели засовы, и образовалась наконец щель, достаточная, чтобы вместить в себя припухлую со сна рожу.

– Воеводу сюда! – объявил Подрез, нагло ухмыляясь. Холуи его и приспешники заржали на разные голоса.