Чет-нечет - [10]
Продвигаться приходилось так медленно, с томительными задержками, что Афонька не раз и не два останавливался, поджидая подводу. И когда надоело прикидываться, что идет он сам по себе, Афонька, все чаще оглядываясь, решился возвратиться.
– Хрен бы я с ними поехал! Вот хрен! – выпалил он вдруг.
Мезеня хмыкнул, а Федька и вовсе сделала вид, что не понимает.
– Ну, чего бы я, здрасьте! на Дон подался, если у меня в Ряжеске жена да сынок маленький! – горячился Афонька. – Сенечка у меня сынок, семи годков. Как ты думаешь, поехал бы я с казаками? Поехал бы? – наседал он в особенности на Федьку, как человека ответственного и государственного. Близкого, надо думать, к начальству.
С неопределенной, ускользающей улыбкой Федька лишь покачивала в ответ головой.
– Ну, как бы я поехал, – возмущался Афонька, – как бы я поехал, если я везу Сенечке птичку?!
Афонька сунулся в котомку и, вопреки ожиданию – он столько раз там без всякого толка шарил, что начисто утратил в этом смысле доверие, – все же вопреки ожиданию, запустив руку в мешок, довод свой предъявил. Это оказался маленький узелок из холстины. Когда Афонька развязал концы, внутри обнаружилась стружка, а в стружке раскрашенная свистулька. Глиняную птичку эту Афонька сунул хвостом в рот и самым убедительным образом просвистел.
– Ну вот!
Свидетельство в пользу Афоньки было несомненное.
– Как я от князя Василия Щербатого-то ушел, жил на Москве с год, – продолжал он затем с горячностью. – У кузнеца, у Петрухи жил на Кулишках. Ну и вот, значит, ладно. Стали мы с ним ходить на двор к Терюшному Облезову делать железное дело. Терюшной-то Облезов – объезжий голова, Москву дозирает. Ну, а как поставили мы ему засовы, стал он меня пытать: а скажи, дескать, Афонька, есть ли на тебя поручные записи? Чтоб тебе на Москве жить? Вертелся я эдак изо дня в день, отбрехивался, вот, думаю, кончим здесь, спаси господи, и ладно. Поделали мы последнюю скобу, Терюшной и приходит в кузню: что, мол, Афонька, так я посажу тебя в съезжую под караул. И смеется. А то, дескать, иди ко мне на двор в работники, станешь за мной жить, так никто тебя не достанет. На Покров это было. И должен я был ему сказать, что у меня за князем Василием Щербатым осталась жена. Хорошо, говорит, сыщу я тебе жену и тоже перевезу к себе. Стал он мою Анютку сыскивать, а пока искал, посадил меня для береженья на цепь и отправил в отчину свою село Покровское, верст за пятьдесят от Москвы. И вот приезжает Терюшной обратно в Покровское: не сыскал я тебе, Афонька, Анютку, прости уж меня окаянного. Дескать, другую тебе девку дам, здоровую, работящую. Манькой кличут. Я говорю, не по божеской это заповеди, боярин, чтобы от живой жены да другую брать. Великому государю, говорю, патриарху святейшему Иосифу вряд ли понравится, когда узнает, что Афонька Мухосран двоеженец. И смеюсь: жениться не долго, да бог накажет – долго жить прикажет. Терюшной тоже зубы скалит, ладно, мол, Афонька, ладно, хлопает по плечу. И ушел. А я остался на цепи. Только кормить меня, считай, перестали. Ноги, гляжу, пухнут.
Афонька вздохнул, собираясь с мыслями. Мезеня шагал, взявши под уздцы лошадь, угрюмо глядел под ноги и не любопытствовал, что будет дальше. Только Федька живо поглядывала на рассказчика смутными большими глазами. Афонька не замечал этого, он ничего не различал, кроме представших ему видений.
– Вижу вот, смерть моя рядом ходит, – начал он снова. – Ну… явился-таки Терюшной, двадцать недель прошло, – и ко мне в чулан. Смеется: по здорову ли, мол, Афонька? Ай, говорю, живешь почесываешься, а умрешь, так небось свербеть не станет! Давай Маньку, хрен с ней, женюсь! Сме-ется: не по рылу тебе Манька ныне будет. Возьмешь Феколку, вдову с тремя детьми. У нее рука сохнет, покойный мужик отдавил. А давай и Феколку, говорю! Всех давай! Давай обоих! Ну вот, и велел он Ромашке Губину, приказчику, меня расковать, чтобы я мог ожениться. Никакой поп ведь не обвенчает тебя на цепи. Расковали. Ну, а как ноги-то я почуял, так и сбежал, ничего Терюшной не успел. Фигу ему, вот ему Феколка! Накося! – Афонька показал со знанием дела сложенный кукиш и, мало того, по-собачьи задрал ногу и скрючился, просунув кукиш под колено, чтобы уязвить Терюшного. – А вот тебе, хрена! В сраку! Вот тебе! А этого не хочешь? Этого не пробовал?!
– Я как на цепи сидел, – продолжал он затем, отдуваясь, – все вспоминал Анютку. Анютку мою вспоминал… И думаю: хрен с ними со всеми, жив буду, вернусь к Василию Щербатому на сопас, брошусь в ноги… Так и получается, что жену я не видел больше трех лет. И сыночка не видел.
– Сенечку? – спросила Федька.
– Да. Сенечку.
– Хороший мальчик?
Простой вопрос этот заставил Афоньку задуматься.
– А что? – пожал он плечами. – Плохой разве?.. Я ж ему и птичку купил…
Федька отвернулась и закусила губу. Она знала за собой эти приступы: небольшого толчка хватало, задевшее слух слово, голос ребенка – и нечаянная мысль ее замирала вдруг на чем-то пронзительном, вызывая беспричинную судорогу и слезы. С этим не следовало бороться – недолго лишь переждать, глаза заблестят и просохнут, сердечная боль пойдет теплом. Никто ничего не заметит, поправить лишь волосы у виска да провести под глазами.
Взрыв волшебных стихий разбросал героев. В чужом обличье, с чужой судьбой, с чужими словами на устах — все они не на месте; даже самые удачливые из них не свободны от страха. В этом мире нет справедливости, исполнение желаний отдает горечью: одураченный счастливец, обездоленная принцесса, поразившая себя в сердце мошенница, растерянная волшебница, впавший в ничтожество чернокнижник — они верят, что завтра все переменится.
Роман Валентина Маслюкова «Рождение волшебницы» в шести книгах открывает серию «Фольклор/Фэнтези». Это роман-мир. Мир необыкновенно выпуклый, наполненный подробностями славянского быта, этнографически убедительный и точный – но вместе с тем по-сказочному чудесный и неожиданный.Первая книга романа – «Клад». Бурливая волна, что выбросила на берег сундук с младенцем, перевернула жизнь простодушных рыбаков Поплевы и Тучки. Многое должно было произойти, чтобы в их необычном плавучем доме вырос необычный человек – волшебница.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Война, жестокая, пробудившая невиданной силы магию, опустошила страну. Давление противоречий становится невыносимым и пробуждает тектонические силы. Страна потрясена явлением блуждающих дворцов. Толпы народа приходят в движение в погоне за смертоносными миражами. В горах пробуждается давно заснувший змей. И в этом общем кипении так мало места для личных счетов и личных надежд…
Когда бы в начале пути герои знали, как сбудется все то, о чем когда-то они мечтали, разве хватило бы у них сил ступить на тяжелый путь? Ответа нет. Нельзя повторить свою судьбу дважды. И жизнь, обновляясь с каждый своим рождением, всегда нова, сколько бы раз она ни повторялась…
Вторая книга романа-эпопеи «Рождение волшебницы» продолжает историю героев, с которыми вы могли познакомиться в книге «Клад». Это роман о любви и просто роман как таковой: населяющие его пространство воины и принцессы, лукавые вельможи, ученые чудаки, мальчишки и даже оборотни — живые люди во всей их человеческой сложности. Потерявшая близких, не имеющая ни поддержки, ни руководства юная волшебница Золотинка и обреченный на одиночество княжич Юлий пытаются выплыть в житейском море, рок сталкивает их, как кажется, лишь для того, чтобы посмеяться…
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.