Честь и долг - [56]

…Прошу принять уверение в совершенном уважении и таковой же преданности,

М. Беляев".

"Ай да "мертвая голова"! — подумал Соколов о военном министре, уже давно носившем в генштабистских кругах, а теперь и во всем офицерском корпусе это прозвище, происходившее от гладкого лысого черепа генерала и его глубоко запавших темных глазниц. — Ай да "мертвая голова"! Оценка-то письму дана вполне правильная. Только что же так плохо работает департамент полиции — ведь на письме стоит дата "Июнь 1916 года", а лишь через полгода военный министр направляет его фактическому главнокомандующему! Ну и бюрократия! С такими темпами действительно можно дождаться не только бунтов в войсках, но и самой революции!"

Алексей опять поднялся с дивана, вложил документы в синий конверт и запер в плоский портфель. Портфель был немедленно вложен в саквояж и отправлен в сетку для мелкого багажа. За окном стояла непроницаемая темнота. "Да ведь поздно уже", — решил генерал.

Письмо не выходило у него из головы. Но теперь Соколов уже знал, что наряду с разраставшимся народным революционным движением был еще один отряд общества, который планомерно, из-за угла атаковал самодержавие. Это буржуазия. Его друг Сенин, ссылавшийся на вождя большевиков, очень ясно определял этот процесс: "Пролетариат борется на баррикадах, а буржуазия крадется к власти!"

Соколов смотрел в темень за окном, и ему представились сполохи пожаров. Поезд быстро мчался в ночи — все ближе к Анастасии, к дому, к тетушке…

30. Царское Село, начало января 1917 года

Николай вышел из бильярдной в коридор, где в свете плафонов мерцали золотом блюда, на которых преподносили ему хлеб-соль в его путешествии по России в год 300-летия дома Романовых. Этот блеск всегда вызывал у него ассоциацию с верноподданническим блеском глаз русского народа. Душа его немного успокоилась, и он спросил арапа, дежурящего у дверей, где сейчас находится ее величество. "В комнате у великих княжен!" — последовал ответ. Николай Александрович попросил арапа пригласить царицу в ореховую гостиную. "Этот разговор не для детских ушей", — решает Николай.

"Вечно он лезет на глаза, этот бесстыдный дар французского президента! — возмущенно думает царь, входя в гостиную императрицы и отводя глаза от висящего на самом видном месте гобелена "Мария-Антуанетта и ее дети" с картины Вижэ-Либрена. — Не нашли ничего лучшего преподнести Аликс, как изображение королевы, которой чернь отрубила голову! Эти наглые французы вечно суются невпопад! А может быть, это намек?"

Шурша шелками, в гостиную вплывает императрица.

— Ты звал меня, солнышко? — кокетливо улыбается сорокапятилетняя женщина, высокая, довольно грузная, но не полная, с зачесанными наверх волосами, с крупными жемчужинами в ушах, выглядящая старше своих лет.

— Да, май дарлинг! — тянется ей навстречу Николай. — Я хотел с тобой поговорить о политике, а дети…

— Это не для их нежных ушей, — резко высказывается Александра и уютно устраивается в кресле так, чтобы свет падал из окна сзади и не высвечивал начинающую багроветь кожу носа и щек. Николай остается на ногах. Он принимается мерно расхаживать по залу, резко выбрасывая, словно кавалерийские команды, свои мысли.

— Май дарлинг! Мы должны продумать сейчас нашу политику. «Общественность» совершенно взбесилась. Бьюкенен и Палеолог ведут себя нелояльно. Я даже хочу написать Жоржи в Лондон, чтобы он, как король, запретил этому прохвосту якшаться с оппозицией. Может быть, я потребую его отозвать, но все равно останутся все эти жулики ноксы, хоры и другие… К сожалению, мы не успели договориться в прошлом году о мире с Вильгельмом, а теперь это уже невозможно. И Вилли и дедушка Франц объявили теперь всю Польшу под верховным владычеством Германии, они хотят там взять рекрутов на войну с нами — это не по-джентльменски и просто подло. Теперь я тоже буду хитрить с ними, как и они с нами…

— Но, солнышко, может быть, все-таки есть какой-нибудь шанс на мир с Германией и Австрией?! Ведь нам так нужно задушить оппозицию, а она, судя по докладам Глобачева и Курлова, растет как на дрожжах!

— Нет, дарлинг! Я пришел к выводу, что выход из войны нам сейчас опаснее ее продолжения. Во-первых, Антанта стала бы нашим открытым и злейшим врагом, предъявила бы к уплате все наши финансовые векселя… Ты помнишь, как крутился Барк, когда ездил в Англию, Францию и Америку! Поганые ростовщики так и вцепились в него мертвой хваткой! Только подумай! Британские шейлоки потребовали от нас перевезти им в качестве гарантии весь наш золотой запас!.. Якобы ради укрепления фунта стерлингов во время войны. А то, что валится наш рубль, им на это наплевать!

Нет, конечно, замирение с Берлином будет означать для нас финансовый крах и даже 10, 100 миллиардов золотых марок не спасут нас… — нервно дергается на ходу обычно флегматичный Николай. — Второе. Ты помнишь, как этот наглец Бьюкенен подбивал нас уступить оставшуюся половину Сахалина Японии за то, что ее дивизии прибудут на Западный фронт для спасения Вердена? Я его тогда оборвал, но нельзя исключить, что, если мы выйдем из войны одни, союзники подговорят японцев и те нападут на нас на Дальнем Востоке. Это было бы ужасно!