Честь и долг - [23]

Палеолог, не замечая, что "старый друг" слушает его вполуха, коснулся еще одного предмета, который весьма заинтересовал его коллегу. Справа были видны казармы Павловского полка, и, словно получив от них какие-то флюиды, Палеолог перешел к рассказу о положении в Петроградском гарнизоне.

— Я недавно был в Мариинском театре на балетах "Египетские ночи", «Исламей» и «Эрос». В антракте мне захотелось курить, и я отправился в вестибюль ложи министра двора. Там я встретил генерала, назовем его В. Он великолепный патриот, и мне удалось недавно оказать ему услугу. Так вот, я спросил его, верно ли, что армия в столице серьезно заражена революционной пропагандой. Представьте, милорд, этот доблестный вояка согласился. Он сказал буквально следующее: "Действительно, дух гарнизона Петрограда нехорош. Недавно, например, когда случились беспорядки на Выборгской стороне, солдаты отказались стрелять в бунтовщиков. Военные власти хотят направить на фронт все эти запасные полки и команды, заменив их надежными… Надо было бы начинать с всеобщей чистки — ведь их, этих ненадежных, прежде всего слишком много…"

Генерал назвал ужасающую цифру, у русских, наверное, слишком много солдат. Бедный Париж! Мы считаем каждого раненого, чтобы вновь послать его на фронт, а здесь, в российской столице и ее окрестностях, то есть в Царском Селе, в Павловске, Гатчине, Красном Селе, Петергофе, прохлаждается не менее четверти миллиона солдат! Они почти ничему не учатся, ими безобразно командуют. Солдаты в Петрограде скучают и развращаются. Если они и служат для пополнения кадров, то не действующей армии, а самой настоящей анархии! И кто это придумал?! Следовало бы оставить в столице лишь тысяч 30–40 отборных войск и гвардии да полстолько казаков… — закачал головой француз и возбужденно выпалил: — Вы знаете, милорд, мой бравый генерал закончил на очень пессимистической ноте: "Если бог не избавит нас от революции, то ее произведет армия!"

Тщедушный Бьюкенен еле поспевал за разгорячившимся экспансивным французом. В знак согласия он непрерывно кивал крупным носом, торчащим из-под каракулевого пирожка, делавшего его профиль похожим на петушиный. Они почти дошли уже до английского посольства.

Будучи хорошо воспитан, сэр Джордж пригласил коллегу на чашку чая, зная, что тот приглашения не примет и помчится составлять шифровку своему президенту о новом российском министре иностранных дел и о том, что сэр Джордж Бьюкенен полностью разделяет его идеи о необходимости более энергичной помощи оппозиционным кругам.

Мистер Бьюкенен не стал настаивать на своем приглашении, ему тоже не терпелось обсудить с мистером Хором, полковником Ноксом и советником О'Берни мысли, возникшие у него во время прогулки с коллегой. Эти мысли были о том, что надо бы активизировать фронду против царя в великокняжеских и великосветских салонах.

Не забыл он и промышленников, среди которых довольно близкими ему были Рябушинский и Путилов. Что касается Коновалова и Терещенко, то молодой генеральный консул в Москве Брюс-Локкарт, любимец всего посольства, уже давно, еще до их переезда в Петроград, передал этих господ на связь британской разведке как перспективных политических деятелей.

Забот у Бьюкенена в эти горячие дни, когда все в столице чувствовали приближение чего-то огромного, волнующего, необыкновенного, было много. Он даже не пошел провожать своего друга до французского посольства, а самым теплым образом раскланялся с ним у подъезда собственной резиденции.

13. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года

Поручик Федор Шишкин не торопясь шел по грязному и мокрому ходу сообщения от своей землянки к штабному блиндажу командира батальона. Он был зван на вечерний "стакан чая". Здесь в промозглую прибалтийскую зиму, когда вместо сухого российского снега с небес не переставая сыпался мелкий дождь, горячий чай с доброй порцией рижского бальзама не только скрашивал скуку позиционной войны, но и спасал многих офицеров от простуды.

Из мелкой канавы хода сообщения Федор ступил в глубокий ров окопа и чуть не наскочил на двух солдат, торчавших рядом со ступенькой в бруствере, на которой стоял третий солдат, с нарочитой старательностью прильнувший к смотровой бойнице.

— Что происходит? — строгим голосом осведомился поручик. Он лишь несколько дней назад получил новый чин, и требовательность его от этого несколько разыгралась.

— Газовый наблюдатель, ваше благородие! — ответила фигура, отрываясь от бойницы и блеснув белками глаз.

— А что, гнилыми яблоками не пахнет? — намекнул поручик на инструкцию, в которой солдатам разъяснялись различные примеры запахов боевых газов. Запах яблок, означавший смерть от удушья, особенно не укладывался в сознание.

— Никак нет, ваше благородие! Да его под дождем немец и не пустит… показал служивый свои познания в химическом деле.

Рядом с наблюдателем в нише, полной сухого хворосту, стояла банка керосина, а неподалеку меж двух столбов висел кусок рельса. Ударами по нему солдаты оповещались в случае газовой атаки. А зажженный хворост должен был горячим воздухом поднять газы над землей.

Федор хотел спросить, что делают еще два солдата, но противно капнуло за воротник, и поручик поспешил в тепло. Он прошел несколько траверсов окопа и свернул в ход сообщения, ведущий к штабной землянке. Под сырым курляндским небом ему вспомнилось другое чаепитие — почти четыре года тому назад у советницы Шумаковой.