Честь и долг - [163]

— Есть решающая вещь, — заканчивал свой доклад Верховский. — Это пробовал сделать генерал Корнилов, единолично, своей властью, и эта вещь сорвалась и должна была сорваться. Но оставить ту анархию, перед который мы стоим сейчас, так, как она есть, это — преступление перед государством, перед целой страной!

Редкие рукоплескания раздались справа и в центре, покуда генерал возвращался за стол президиума. Затем к трибуне вышел адмирал Вердеревский. Затянутый в черный морской мундир, на белом фоне трибуны он казался вороном на снегу, накаркивающим несчастье.

— Я утверждаю, — вещал ворон, — что на флоте воссоздание дисциплины так же необходимо, как и в армии.

Морской министр пообещал, что и он внесет на рассмотрение предпарламента законодательные предложения по улучшению деятельности дисциплинарных судов на флоте…

Все это Мезенцев знал, ничего интересного для себя в речах Верховского и Вердеревского не услышал, по чувство дисциплины, о которой так много жужжали с трибуны, мешало ему последовать примеру многих депутатов, тихонько пробиравшихся к выходу.

Первым слово в прениях взял генерал Алексеев. "Бедный старик! — подумал полковник. — Он в последние месяцы полжизни проводит на колесах. Ведь совсем недавно был в Петрограде, а теперь снова живет в своем вагоне на Царскосельском вокзале…"

Михаил Васильевич, чей нос картошкой и седые брови еле были видны из-за барьера трибуны, коротко одобрил инициативы военного министра, но посчитал их недостаточными.

Вслед за ним выступал меньшевик-интернационалист Мартов. Он заявил, что видит главное зло в остатках корниловщины, которая еще не выкорчевана из армии. Правительство, по его словам, вообще слишком медленно выполняет свои обещания способствовать заключению демократического мира…

На Мартова зашикали справа, и мало кто слева аплодировал ему. Председатель Авксентьев, прервав и то и другое, торжественно объявил, что слово предоставляется Александру Федоровичу Керенскому.

Мезенцев по долгу службы слушал речи Керенского почти каждый день. Его уже начинало тошнить от трескотни, напыщенности и демагогии министра-председателя. Он очень хорошо понимал тех людей, кто ненавидел этого наполеончика, пользующегося любым предлогом, чтобы поучать, высказывать «кредо» и обвинять всех других, особенно большевиков — в смертных грехах. И полковник выскользнул из зала. Ему вспомнились донесения осведомителей военного ведомства, что в рабочей среде с легкой руки большевика Сталина предпарламент называют не иначе, как «предбанник». "Кто кому готовит баню? И насколько жарка она будет?!" — подумалось Мезенцеву. А что горячие денечки надвигаются, было понятно не желающему вмешиваться в политику артиллеристу.

Вечерняя темнота быстро опустилась на город с мрачного неба. Сильный ветер не в состоянии был разогнать тяжелые тучи. Салтыковский подъезд сегодня закрыт, министры прибывали на заседание правительства к "подъезду императрицы" Зимнего дворца. По лестнице каррарского мрамора поднимаются они на второй этаж. «Темным» коридором идут к Малахитовой гостиной. Коридор действительно темен, на его стенах темные портреты русских и иностранных кавалеров ордена Андрея Первозванного. Словно призраки, проскальзывают по нему министры и чиновники…

Управляющий делами правительства Гальперн со своими стенографами устроился подле одного из каминов. Мезенцев со своим блокнотом садится рядом с ними. Все ждут Керенского.

Сквозь золотые двери быстрым шагом входит министр-председатель, за ним следует Терещенко. Керенский бросается на председательское место и открывает заседание. Слушается куча мелких вопросов, поскольку все крупные решают между собой Керенский, Терещенко и Коновалов.

Но среди разной ерунды выплывает крупная проблема. Министр финансов Бернадский сообщает о новом обесценивании курса рубля и требованиях Англии в связи с этим представить в качестве гарантии займов русское золото. Он сообщает, что военные долги России приблизились к двадцати миллиардам рублей. Керенский, по-особенному кивнув Коновалову, откладывает решение этого вопроса.

Верховский сидит неподалеку от Мезенцева. Полковник слышит, как военный министр полушепотом обращается к своему соседу по столу, министру внутренних дел Никитину:

— Мы не можем продолжать войну. Нужно заключить мир…

Никитин одобрительно кивает:

— Все с этим согласны, и Керенский в том числе. Но никто еще не сказал, как заключить этот проклятый мир… а то, что говорят большевики, богопротивно…

Увидев оживление Верховского и Никитина, Керенский неожиданно предоставляет слово министру внутренних дел. Никитин без подготовки, как о наболевшем, начинает рассказывать о поджогах крестьянами помещичьих имений, разгромах продовольственных лавок в Петрограде и Москве, забастовках и разграблениях винных складов по всей России. Министр труда Гвоздев подтверждает, что фабрично-заводской промышленности грозит катастрофа из-за забастовок, что фабрики останавливаются и по той причине, что железные дороги не в состоянии доставить уголь из Донбасса…

Парадный интерьер зала как бы придает вес даже самым пустым словам и обещаниям, сказанным здесь. Керенский кажется сам себе могущественнейшим владыкой, слабые министры, не располагающие реальной властью, — мудрыми деятелями мирового масштаба…