Честь и бесчестие нации - [8]

Ваше раскаяние со слезой всех тогда растрогало и умилило. Еще бы! Ведь какие сильные эпитеты и определения Вы нашли: "позорное легкомыслие", "непоправимая ошибка", "тяжелая вина", "полностью понимаю", "хочу заверить коллектив", "урок на всю жизнь"! На всю! Но вот, Евгений Александрович, жизнь-то еще не вся вышла, еще не кончилась, а Вы, пользуясь нынешней обстановкой, столь благоприятной для клятвопреступников, казнокрадов и гомосексуалистов, переиздали под другим названием свою "Автобиографию", и притом — для самого лучшего в мире читателя. Иначе говоря, свое позорное легкомыслие Вы теперь выдаете за достойное глубокомыслие, ошибку — за пророчество, вину — за правоту… Что же думать об этом и писательскому коллективу, и лучшему в мире читателю?

Дальше я писал о Вас: "И вот спрашивается, если он сам чуть ли не проклял себя за свое лилипутское вольтерьянство, то как же у него ныне поворачивается язык называть "предателями", "палачами" тех, кто осудил поступок Пастернака, имевший неизмеримо более серьезные последствия? Право же, это очень большая поэтическая вольность, в просторечии называемая где ханжеством, где демагогией, где борьбой за перестройку".

Что ж, я готов раскаяться за эти обвинения, но при одном условии: если Вы докажете, что накануне того пленума Вас затащил в свой кабинет К. А. Федин, тогдашний председатель правления Союза писателей, и, требуя осудить "Автобиографию", костлявыми старческими руками жестоко избил молодого поэта. Ну а если доказательств у Вас нет, то я подожду с покаянием и здесь.

Письмо второе

Евгений Александрович!

Что ж Вы делаете со мной? Только настроился я на покаянный лад, решил очистить душу от грехов и прегрешений перед Вами и 30 января, накануне Афанасия Великого, уже начал было на страницах "Советской России" это богоугодное дело, как вдруг происходят одно за другим несколько сокрушительных Ваших вторжений в мою жизнь, и все душеспасительные планы рассыпаются прахом!

Любимая книга президента

Ну, во-первых, Ваша книга "Политика — привилегия всех". Иду я недавно по Божедомке мимо газетного киоска, чувствую — кто-то пристально смотрит на меня. Оглянулся — это Вы с обложки своей книги ласково взываете человеческим взглядом: "Остановись! Купи! Не пожалей три с полтиной!" Подошел я, полистал. 625 страниц. Тираж 200 тысяч. Ого-го! Поработал корифей. Но это же вроде одни газетные статьи? Нет, с меня хватит статей Марка Захарова и Гавриила Попова. Положил увесистый том и пошел дальше. Но дня через два где-то в центре снова ловлю на себе тот же призывный взгляд. Потом в Измайлове, потом — в Мытищах, потом… Словом, в самых разных концах Большой Москвы и окрестностей лежите Вы на прилавках и взываете, а я — мимо.

Но однажды иду по подземному переходу у метро "Аэропорт". Как раз жуткие афанасьевские морозы. 30 градусов. Тороплюсь. Слышу молодой голос: "Любимая книга президента! Последние три экземпляра! Цена по договоренности!" Я остановился, смотрю издали на парня за самодельным немудрящим лотком. Весь заиндевел, а в руках Ваша книга, Ваш гипнотический взгляд. Он тотчас заметил меня цепким взглядом миллионера Тарасова. "Любимая книга президента, вице-президента!.." Я стою, колеблюсь, размышляю. "Любимая книга президента, вице-президента и министра иностранных дел!.." Я сделал маленький шажок к лотку. Парня это вдохновило: "Любимая книга президента, вице-президента, министра иностранных дел и Галины Старовойтовой!"

Я подошел и зло проговорил:

— Что ты врешь, шельмец! При чем здесь Горбачев?

— Какой Горбачев? — вскинул белые брови парень.

— Я имею в виду вовсе не его, а президента Буша. А также вице-президента Куэйла и министра иностранных дел Бейкера.

— Не ври! Ты же знаешь, что Горбачев на встрече с деятелями искусства 28 ноября хвалил эту книгу.

— Товарищ президент знает, кого хвалить, но меня это не касается, я на встрече не был.

— Хорошо, — примирительно сказал я. — А Старовойтова при чем здесь?

— Вы, дядя, видно, замшелый сталинист, — засмеялся парень. — Вы что ж, отрицаете предприимчивость, рекламу?

— Могу дать два рубля, — жестко сказал я.

— Побойтесь Бога! — взмолился коммерсант.

— Здесь одних фотографий больше полусотни, я продавал по пять рублей, — и раскрыл книгу там, где Вы, Евгений Александрович, запечатлены на трибуне Съезда народных депутатов СССР между Государственным гербом и президентом, приветственно поднявшим руку.

— Больше двух не дам.

— Хотите ограбить бедного сироту перестройки? Не стыдно наживаться на моей любви к искусству? Вот все вы, сталинисты, такие!

— Но у меня только два рубля и есть, — сказал я, и это была сущая правда.

— Хорошо, — согласился подземный Тарасов, — потом занесете остальные. Коммерция невозможна без доверия и риска.

Я сунул ему две потертые бумажки, схватил том (заметив при этом, что рядом их полный ящик) и побежал…

Политика — привилегия всех. Политиканство — привилегия немногих

Это сочинение Ваше, приобретенное в подземном переходе, в некоторой близости к инфернальному миру, я проглотил, Евгений Александрович, в тот же вечер. В подробности сейчас вдаваться не могу, но скажу сразу: по ее страницам буйным штормом прошелся роковой ветер наших перестроечно-перекрасочных дней, выметая все старое и громоздя новое. Это отчетливо видно, если даже бегло сопоставить ее хотя бы по некоторым данным с такого же типа книгой "Точка опоры", о которой я уже упоминал.