Честь и бесчестье - [53]

В ее голосе чувствовалось неприкрытое волнение. После небольшой паузы герцог, как бы подводя итог, сказал:

— Значит, вы решили отправиться к дедушке и бабушке.

— Но ведь есть и третья возможность… — тихо пролепетала Шимона.

Герцог вопросительно взглянул на нее. Преодолевая робость и смущение, Шимона заставила себя выдержать его взгляд и продолжала:

— Эту возможность… вы сами как-то… предлагали мне…

— Да, я помню. Я предложил вам деньги, а вы отказались.

— А если я… приму их сейчас… смогу ли я хотя бы иногда… видеться с вами?..

Лицо герцога словно окаменело, и она услышала:

— Это невозможно, и потому я снимаю свое предложение.

— Но почему?..

Шимона чуть приподнялась с коврика и вплотную приблизилась к креслу герцога. Теперь она касалась его.

Казалось, герцог не сделал ни единого движения, но, поскольку Шимона всем телом прижималась к его ногам, а ее плечи были совсем рядом с его рукой, девушка почувствовала, как его пронизала дрожь, передавшаяся и ей самой.

Шимона снизу заглянула в глаза герцога, и на этот раз их взгляды встретились.

В тот же миг обоих захватила таинственная, магическая сила. Казалось, будто по мановению волшебной палочки они вдруг стали единым целым. Даже если бы они поцеловались в это мгновение, их близость не стала бы большей.

— Позвольте мне… остаться с вами… — умоляющим тоном произнесла Шимона.

На секунду ей показалось, что сейчас герцог обнимет ее.

Однако он не двигался, только черты его лица стали вдруг жестче, а глаза, те самые любимые глаза, в которых Шимона надеялась однажды снова увидеть огонь, так поразивший ее в первую встречу, потемнели.

И вдруг она услышала его голос. Вначале он показался ей совсем чужим. Она никогда раньше не слышала, чтобы герцог так говорил — как будто что-то душило его и мешало выражаться связно.

— Я люблю вас! Видит Бог, люблю всем сердцем, но, увы, не могу просить вас стать моей женой!..

Глава 7

На мгновение воцарилась тишина. Затем Шимона потупила глаза и сказала:

— Ну конечно… я понимаю… Вы ведь не можете жениться… на дочери актера… но…

— О Господи, да дело вовсе не в этом! — нетерпеливо перебил ее герцог. — Неужели вы и вправду подумали, что я…

Он запнулся и продолжал уже более спокойным тоном:

— Нет на свете мужчины, который не был бы в высшей степени счастлив, имей он право назвать себя вашим мужем.

Шимона взглянула на герцога, и в ее взгляде он прочитал искреннее удивление.

— Я сейчас вам все объясню, — сказал он, — только прошу вас — сядьте на стул. Пока вы так близко, я не в силах вымолвить ни слова.

Смущенная, но покорная, Шимона поднялась с коврика и направилась к стулу, стоявшему возле камина напротив кресла герцога. Сев, она устремила на него свой взгляд и стиснула руки, лежавшие на коленях.

Однако герцог отвел глаза и, глядя немигающим взглядом на огонь, начал так:

— Я собираюсь рассказать вам о себе, но не затем, чтобы оправдать собственное поведение и образ жизни, а просто мне необходимо разъяснить вам истинную причину только что сказанных слов.

Шимона молча ждала. После некоторой паузы герцог произнес:

— Вряд ли вам случалось слышать о моем отце… Он был известен под именем Герцога-Молельщика. Это был лицемерный, недалекий человек, настоящий фанатик по отношению ко всему, что он считал греховным.

Снова наступило молчание. Казалось, герцог подыскивает нужные слова. Наконец он продолжил:

— Невозможно описать словами мою жизнь с таким отцом, особенно после того, как умерла моя мать. Сейчас, мысленно возвращаясь к той поре, я прихожу к выводу, что у него, вероятно, были вконец расстроены нервы, а возможно, он даже был настоящим сумасшедшим.

В голосе герцога зазвучали циничные нотки:

— Если кто и мог отвратить ребенка от религии, то это, несомненно, такой человек, как мой отец. По утрам вся наша семья вместе со слугами собиралась на молитву, и длилась она невероятно долго. То же самое повторялось по вечерам. Все, что есть в жизни веселого, увлекательного, интересного, безжалостно изгонялось, а любые развлечения были строго запрещены.

— А почему он был таким? — тихо спросила Шимона.

— Бог его знает! — ответил герцог. — Я же знаю только одно: с тех пор как умерла моя мать — мне было тогда всего семь лет, — я жил как в аду…

Шимона издала сочувственный вздох, и герцог продолжил свой рассказ:

— Отец был преисполнен решимости сделать из меня точное подобие себя самого, а потому я был лишен не только общества своих сверстников, но и заботливой опеки няни или гувернантки. Вместо этого меня целиком и полностью поручили заботам домашних учителей.

— Но вы были тогда слишком малы! — пробормотала Шимона.

— Разумеется! — воскликнул герцог. — К тому же эти учителя были в основном немолодые ученые мужи, которые понятия не имели о том, как смотреть за ребенком, а уж тем более — как развивать его умственные способности.

— Это было очень жестоко!

— Истинную глубину этой жестокости я понял только тогда, когда мне не разрешили посещать школу.

— Вы учились дома?

— Да. Мои суровые наставники всегда были рядом. Уроки продолжались с раннего утра до поздней ночи. Иногда мне разрешали ездить верхом, но не играть.

— Наверное, это было невыносимо! Вы, должно быть, чувствовали себя очень одиноким…