Честь и бесчестье - [48]

Не успела Шимона закончить фразу, как снаружи послышался звук шагов, и через минуту четверо мужчин внесли в комнату створку ворот — импровизированные носилки, на которых лежал герцог.

Взглянув на него, Шимона не смогла сдержать возглас ужаса.

Герцог лежал ничком. Жалкие остатки того, что совсем недавно было изящной батистовой рубашкой, прикрывали лишь его запястья и шею. Обнаженная спина представляла собой один сплошной ожог.

— Отнесите его сиятельство наверх! — распорядился Алистер.

С большим трудом мужчины одолели ступени узкой лестницы. Миссис Сондерс шла впереди, указывая им путь.

— Надо вызвать врача, — с тревогой сказала Шимона.

— Да, конечно, — согласился Алистер. — Но он живет в шести милях отсюда и, насколько я знаю, не поедет с визитом ночью.

Впервые за эту полную ужаса ночь Шимона почувствовала, что теряет самообладание.

Ей не надо было объяснять, насколько серьезно пострадал герцог. И вдруг, к величайшему облегчению Шимоны, в дверях показалась Нэнни.

Девушка в отчаянии протянула к ней руки:

— Ах Нэнни! Его сиятельство получил страшные ожоги. Что же нам делать?

Это был плач беспомощного ребенка, нуждающегося в утешении, и Нэнни ответила не задумываясь:

— Мы позаботимся о нем, мисс Шимона, не беспокойтесь.

С этими словами старушка начала подниматься по лестнице. За нею следовала Шимона.

Уже находясь на верхней ступеньке, она услышала, как Алистер сказал:

— Я приду позднее.

С этими словами он покинул дом, а через некоторое время мужчины, которые доставили герцога наверх, тоже прошли мимо Шимоны и вышли на улицу.

Герцог все так же лежал ничком посередине огромной двуспальной кровати, которая, казалось, заполняла собой всю относительно небольшую комнату.

Миссис Сондерс не сводила полные ужаса глаза со спины герцога.

При свете свечей, которые она только что зажгла, это зрелище было намного более ужасающим, чем казалось внизу, в полутемной передней.

— Это убьет его сиятельство, — наконец сказала она с грустью, но явно не сомневаясь в своей правоте. — С такими ужасными ожогами ничего сделать нельзя…

— Но мы должны что-то сделать! — взволнованно воскликнула Шимона.

И вдруг ее озарила новая мысль.

— Ты помнишь, Нэнни, как ты обварила ногу и мама давала тебе какое-то снадобье? Что это было?

— Мед, — тут же ответила Нэнни. — Но там был небольшой ожог, не то что этот!

— Я помню, мама говорила, что мед часто применяется для лечения ожогов и вообще всевозможных ран, — с надеждой в голосе проговорила Шимона. — И кроме того, он избавляет от боли.

— Это верно, — согласилась Нэнни. — А боль, должно быть, будет жуткая, если, конечно, его сиятельство придет в сознание!

— Если?.. — прошептала Шимона, холодея от ужаса.

Но тут же овладела собой и обратилась к миссис Сондерс:

— У вас есть мед?

— Разумеется, мисс! Мы ведь разводим пчел, а в этом году был обильный урожай, и моя кладовая прямо ломится от всего, что уродила земля.

— Тогда принесите мне немного меду, пожалуйста.

— И несколько старых простыней, — добавила Нэнни. — Его сиятельство возместит вам все убытки.

— Об этом я не беспокоюсь, — с достоинством возразила миссис Сондерс. — Все, чем я владею, в вашем распоряжении.

С этими словами она и Нэнни вышли из спальни. Шимона, оставшись одна, молча стояла и смотрела на обожженную спину герцога.

Казалось невероятным, как человек, получивший такие страшные ожоги, мог остаться в живых. Глядя на эти жуткие раны, Шимона понимала, что боль, которую испытывал герцог, прикрывая ее от огня своим телом, должно быть, была просто непереносимой.

«Неужели он сделал это… ради меня?..» — спросила себя Шимона, и слезы показались у нее на глазах.

Она нетерпеливо смахнула их. Не время плакать! Следующий час пролетел незаметно — Шимона и Нэнни были заняты тем, что наносили на тело герцога толстый слой меда.

Вдвоем они осторожно смазали медом и обнаженную, почти лишенную кожи спину, а затем забинтовали больного длинными полосами ткани, которые дала миссис Сондерс, разорвав на куски свои простыни.

Им пришлось также забинтовать руки и ноги герцога.

Только лицо и ладони герцога пощадил безжалостный огонь. Шимона и Нэнни обнаружили это, когда перевернули его на спину. Тогда же они заметили, что толстые атласные вечерние брюки спасли верхнюю часть ног герцога.

— А ведь он отдал мне свой фрак… — удрученно проговорила Шимона, после того как они проработали какое-то время в молчании.

— Я знаю, милочка. Я видела это собственными глазами, — сочувственно отозвалась Нэнни. — А все же его сиятельство — не такой плохой человек, как о нем говорят…

Наконец герцога укутали так, что он стал похож на кокон. После этого Нэнни отослала Шимону из комнаты, и они вдвоем с миссис Сондерс разрезали брюки герцога, положили его на чистую простыню, а сверху накрыли другой.

Только теперь Шимона почувствовала, как волнение от всего пережитого за день накатывает на нее, подобно гигантской морской волне.

Когда Нэнни вышла из спальни, она обнаружила, что девушка сидит на полу рядом с дверью и крепко спит.

Шимона даже не пошевелилась, пока ее переносили на кровать, стоявшую в маленькой комнате в задней части дома.

Она проспала до самого утра. Разбудила ее Нэнни, явившаяся в комнату Шимоны как ни в чем не бывало. Страшный пожар не отразился ни на настроении, ни на облике старушки. На ней даже было надето обычное платье, чудом уцелевшее в ночной суматохе.