Чесменский гром - [82]

Флот турецкий живет по своим законам, и Европа морякам султана не указ. Постоянное жалованье получают лишь капитаны, их помощники и пушкари, остальных набирают перед плаванием по окрестностям Константинополя да по островам. Кого поймают — тот и моряк.

Брали и невольников. Потому при первой же возможности матросы убегали с корабля. Нередко отпущенные на берег команды возвращались в половинном составе.

Никакого счисления во время плавания турки также не ведут, а зачем, плывем и плывем! Компас тоже имеется только на флагмане, а так правят по звездам и солнцу. На уборке и постановке парусов на турецких кораблях работают обычно одни христиане — греки и славяне. Турки лазить по мачтам откровенно не любят. А чтобы христиане не пытались бежать, им устраивают отдельный камбуз и кладовую с вином.

За плавание галионджи получают по 40 пиастров (28 рублей серебром), грекам же, знающим морское дело, платят в два раза больше. Чтобы команды не буянили, жалованье матросам выдают лишь по окончании плавания. Но толку от этого немного, и галионджи бунтуют все равно. Провинившихся от души лупят палками по пяткам, чтобы впредь не повадно было.

Лекарей на турецких кораблях не держат и вовсе. Зачем вмешиваться, когда у каждого своя судьба! На весь флот султана один-единственный лекарь, и тот — принявший ислам беглый коновал Кондратий.

Хотя команды в начале плавания расписывают по вахтам, но наверх на работы урядникам каждый раз приходится выгонять плетками всех, кто попадался под руку. Учиться морскому делу галионджи не желали, крича:

— Что мы, обезьяны какие или собаки дрессированные!

Кормили же на кораблях турецких впроголодь — сухарями, да маслинами с луком. По пятницам, правда, варили чорбу — кашу из сорочинской крупы с коровьим маслом. Два раза в день общая молитва на шканцах, в остальное время каждый молится сам по себе в орудийных палубах.

Покинув Галлиполи, Един-паша вел свои корабли в Архипелаг. Но едва задул противный ветер, поползли среди турецких команд слухи о скорых несчастьях. Чтобы как-то отвлечь матросов от мрачных мыслей, а заодно и запастись водой, завернул великий адмирал в крепость Наполи-ди-Романи. Там застал он и морейского наместника Муссин-заде, уже пожалованного Мустафой почетным титулом «Победитель греков» за сражение у стен Триполицы. Наместник сообщил, что морские силы московитов стоят в Наварине и к плаванию не готовы. Обрадованный такой новостью, решил капудан-паша застать неверных врасплох. Встреча с кораблями гяуров в открытом море для турецкого командующего оказалась совершенно неожиданной. И хотя московитов было мало, лезли они в огонь, как сумасшедшие. Всем этим Един-паша был весьма озадачен. А в самый разгар боя прислал младший флагман Джезаирли ему шлюпкой записку: «Великий адмирал! Прахоподобные гяуры прислали сюда еще свои передовые ладьи, а главный флот их с Орлуфым Спиритуфым еще только спешит к нам. Коварные кяфиры желают заманить тебя в западню и погубить. Вели спасать свой флот — надежду султана на море».

Капудан-паша больше не колебался. По его сигналу турки в полнейшем расстройстве бросились в глубь залива.

А на следующий день еще одно ужасное сражение под стенами крепости, и снова московитов невозможно понять. Они то стремительно нападали, то также стремительно уходили прочь. Обрадованный Джезаирли кричал Един-паше со своего корабля, вознося руки к небу:

— Добыча была в их руках, но псы сами испугались своего лая!

На свежем ветру трепетали полосатые, как матрасы, синебелые и красно-белые турецкие флаги, победно палили пушки. На 100-пушечном «Капудан-паше» шел совет, что делать дальше. Помимо трех морских пашей, на него был зван и морейский наместник с крупнейшим торговцем Морей Ахмет-агой. Рассевшись на коврах, собравшиеся чинно курили длинные трубки, щелкая языком, пили крепчайший кофе. Всеобщее спокойствие нарушал взбешенный появлением московитов у стен своей твердыни Муссин-заде. Наместник требовал немедленно гнать неверных в открытое море и там топить безжалостно. Слыша слова такие, вздыхал тяжко Един-паша.

— Надо быть весьма осторожным и не покидать здешнюю бухту. Гяуры захватили почти всю Морею. Они голодны, как шакалы, и нищи, как крысы. Но вскоре они сами покинут Левант с бесчестьем и позором. Вся их надежда на слепой случай. Ведь московиты рискуют потерять в нем лишь свой дрянной флот, мы же — часть империи!

Муссин-заде отбросил четки, заскрипел зубами. — А что скажешь ты, о, храбрый Гази-бей?

«Лев султана» был настроен куда решительнее своего патрона.

— Прятаться от слабейшего — позор для правоверного. Гяуры только того и ждут, чтобы удушить нас в этом загоне. И пока глупый московит бежал, надо быстрее присоединить к себе остальной флот, будучи во множестве, исполнить данную султану клятву — истребить неверных собак!

Решительного Гассан-бея поддержал второй младший флагман, Джафер-бей. Но великий адмирал был упрям.

— Не будет того! — сказал он, качая огромным тюрбаном. — Случись что, первой полетит с плеч моя голова. Я буду ожидать лучшего исхода здесь!

Лицо наместника покрылось красными пятнами. — Паршивая свинья! — воскликнул он в бешенстве. — Если ты не уберешься отсюда, то завтра, клянусь Пророком, я сам разнесу твои лодки. К последней крысе у меня больше жалости, чем к тебе!