Чесма - [4]
И грянул бой! Турецкие ядра так и сыпались на «Евстафия».
С треском проламывали древесину, прорывали паруса. Лопнувшие снасти, как змеи, извивались по палубе. Но не останавливались ни на мгновение в страшной своей работе артиллеристы «Евстафия». Без передыху, без глотка воздуха в смраде и чёрном пороховом дыму заряжали они огромные пушки с клеймами оружейного завода далёкой Тулы, наводили прицелы, подносили пальник — и успевали отскочить, когда, изрыгнув ядро, пушка отпрыгивала назад, как живая, на всю длину сдерживавших её цепей…
Ветер внезапно затих, прорванные паруса обвисли. Лёгким, незаметным течением израненный «Евстафий» несло на «Реал-Мустафу». Когда стало ясно, что столкновение неминуемо, матросы бросились к оружию, похватали ружья, пистолеты, сабли. С корабля на корабль полетели на верёвках тяжёлые стальные крючья.
— Вперёд! На абордаж! — прозвучала команда, и русские матросы бросились на палубу турецкого корабля. Турки почти не оказывали сопротивления. Объятые ужасом, они сотнями прыгали в воду, надеясь спастись на вертевшихся поблизости мелких судах. Между тем над корпусом турецкого корабля всё выше поднимался дым, из-под палубы появлялись язычки пламени — корабль горел. Огонь побежал вверх по снастям, запылала огромная мачта. В этот миг к «Евстафию» подошло наше посыльное судно, и адмирал Спиридов, подчиняясь морскому уставу, вместе со своим штабом перешёл на него с горящего корабля.
Капитан «Евстафия» Круз отказался покинуть свой корабль в разгаре боя.
И тут пылавшая, как свечка, мачта турецкого флагмана переломилась пополам и рухнула на палубу «Евстафия», разбрасывая снопы искр. Судьба его решилась в одно мгновение: одна из головешек попала в пороховую камеру, раздался чудовищной силы взрыв, и русский корабль разнесло в щепки. Дождь обломков взлетел под облака, а потом осыпался на поверхность, калеча и топя тех, кто мог ещё спастись.
Со всех русских кораблей были спущены шлюпки, чтобы подобрать терпящих бедствие сотоварищей. Спасённых было немного. Около пятисот русских моряков нашли себе могилу в тех далёких водах. Среди уцелевших были Спиридов, бригадир Ганнибал. Матросы вытащили из воды потерявшего сознание капитана «Евстафия». Были спасены флаг «Евстафия» и почётный трофей — флаг «Реал-Мустафы».
Турецкий флагман пылал, как факел. Через четверть часа и он, в свой черёд, взорвался с ужасным грохотом.
Страшное зрелище это, казалось, способно было выбить дух и из русских, и из турок. Но не тут-то было! Бой теперь кипел по всей линии. «Три иерарха», «Не тронь меня», «Европа», «Саратов» и другие наши корабли громили турок прямой наводкой.
То там, то здесь на палубах турецких кораблей вспыхивало пламя. И турки не выдержали. Беспорядочно стали они отступать в сторону Чесменской бухты, ища там укрытия от разящих ударов русских пушек.
Так закончился бой, продолжавшийся около двух часов.
На нашей эскадре царило оживление, — будто и не было смертельного сражения, будто и не потеряли мы боевых товарищей. Деловито плотники латали пробитые борта, боцманы доставали паруса взамен изорванных в клочья, мирно дымили камбузы — корабельные кухни. Меж высоченных громад линейных кораблей скользили по притихшей воде пролива баркасы и катера, перевозившие лекарей к раненым, посыльных офицеров с донесениями, священников для отпевания погибших.
На «Трёх иерархах» держали совет командиры. Решено было: не дать противнику роздыху, запереть его в Чесменской бухте и бить до последнего изо всех орудий. И также решено было пустить на него брандеры.
Про брандеры что сказать тебе, друг мой? Это небольшие суда, загруженные порохом и прочим легко воспламеняющимся грузом. Надо такое судёнышко подвести к вражескому кораблю, скрепить с ним намертво крючьями и канатами, запалить, а там — помоги бог вернуться восвояси в шлюпке! Казалось бы — простое это дело. Но беда в том, что тихоходные эти судёнышки (а быстроходный корабль никто на распыл не пустит) оказываются лёгкой мишенью для артиллерии врага, и потому слишком опасно это дело для моряков, чтобы шли они, не дрогнув сердцем, на огненную погибель.
Бригадир Ганнибал получил приказ снарядить четыре брандера, и по кораблям эскадры бросили клич — собирали добровольцев. Таких набралось немало. Был среди них и я.
День 25 июня прошёл в подготовке к решительному сражению. Ещё до его начала наше бомбардирское судно «Гром» отправилось ко входу в бухту, получив приказ стрелять издали по вражескому флоту.
«Гром» был широкий, неуклюжий корабль, наскоро перестроенный из «купца» — торгового судна. Из-за малой осадки его вдосталь покачало в штормах. Корабль был, как говорят мореходы, «туповат на паруса», то есть не скор на ходу, и в дальнем плавании мы частенько оставались позади всей эскадры.
За весь поход до Наварина нам не пришлось показать себя в жарком деле, и моряки «Грома» рвались в бой.
Гордо, как на учениях, мы шли близ высоких, обрывистых берегов. Турецкий флот расположился в бухте широким полумесяцем: лёгкие суда, гребные галеры — ближе к берегу, а впереди — линейные корабли. Они стояли в тесноте, как кому пришлось: некоторые суда носом к берегу, другие кормой. Турки не ожидали, что вскоре после жестокого боя мы найдём в себе достаточно духа, чтобы снова напасть на них.
