Чеслав. Ловец тени - [20]
— Я вчера тебе не все сказал, Кудряша... — начал он не совсем уверенно.
— О чем не сказал? — Во взгляде Кудряша было удивление.
— Я, кажись, знаю, куда семья Молчана поделась...
— Ну и?
Чеслав кивнул, предлагая Кудряшу следовать за собой, и шагнул к сгоревшей избе. Под ногами неприятно трещали угли, зола и пепел. Подойдя к углу, где вчера обнаружил останки, Чеслав негромко сказал:
— Здесь они.
— Где? — с недоумением переспросил Кудряш, сразу не распознав среди горелых бревен человеческие тела.
А когда все же рассмотрел и понял, о чем говорит друг, лицо его дернулось от вновь напомнившей о себе боли, а глаза застыли на обгоревших останках.
— Значит, они вместе с избой... как и мои... сгорели... — шептали его губы.
— Сгорели... — тяжко вздохнул Чеслав.
Помолчав какое-то время, Кудряш, все так же глядя на тела, безвольно вымолвил:
— Мои-то в пепел сгорели, а Молчаново семейство нет.
— Так твои на погребальном кострище. А эти... неведомо как... — Чеслав неловко переступил с ноги на ногу, отчего снова раздался сухой хруст золы.
— А где чужаки? — внезапно спросил Кудряш и, оторвавшись от пожарища, посмотрел на друга.
Вопрос не застал Чеслава врасплох. Еще вчера вечером, уже перед самым наступлением темноты, сидя неподалеку от того, что когда-то было хутором, он задал себе этот вопрос. И собирался утром на него ответить. Для того и пришел вновь к сгоревшему хутору.
«Чужаки могли либо сгореть вместе с обитателями хутора, либо поджечь его и уйти, — решил он после раздумий. — Вот только зачем?»
Свою догадку он мог проверить здесь и сейчас.
Чеслав решительно шагнул к останкам семьи Молчана и принялся их осматривать, стараясь не обращать внимания на время от времени накатывающие спазмы тошноты. Запах горелого человеческого мяса, а теперь уже и с примесью разложения, гнал его прочь. Но, сцепив зубы и стараясь дышать как можно реже, он продолжал свои изыскания.
— Принеси палку! — крикнул Чеслав внимательно наблюдавшему Кудряшу, который так и не решился подойти ближе.
Кудряш с готовностью испод ни л просьбу друга, и тот наконец смог, переворачивая тела, рассмотреть их лица. Лица, обезображенные смертью и огнем... Видеть такое Чеслав не пожелал бы даже злейшему врагу. Или нет, только врагу и пожелал бы!
Выбрался он с пожарища бледный, едва заметно покачиваясь.
— Нет их тут... Нет чужаков.
— Ушли?
— Если они здесь были, может, то и их рук дело, — задумчиво произнес Чеслав. — Вот ведь как затейливо получается: где пришлые появятся — там и смерть...
— Сыскать вражин! — Кудряш от злости стукнул кулаком по горелому бревну, и оно обрушилось, обдав парней тучей пепла.
Чеслав безнадежно махнул рукой:
— Если следы где и были, то ищи их после дождя... В лесу в любую сторону податься можно.
Нужно было возвращаться в городище — возможно, там удастся разузнать больше о чужаках, об их планах и помыслах, о том, куда они могли направить свои стопы после хутора Молчана.
Обратная дорога в городище показалась молодым охотникам гораздо длиннее, чем прежде. Возможно, потому что парни не нашли тех, кого искали, и даже пока не представляли, в какой стороне продолжить поиски. А оттого и не было в их продвижении молодецкой поспешности.
Чеслав шел, ступая непривычно неспоро, так, словно мысли, что одолевали голову, тяжким грузом повисли на его ногах. Кудряш, сидевший верхом на Ветре, был занят созерцанием верхушек деревьев и синих озер чистого летнего неба, проглядывающего между ними. Его запрокинутая кудрявая голова то вертелась во все стороны, то вдруг замирала и медленно поворачивалась в определенном направлении. Наблюдения Кудряша не были праздными: его беспокоил хищный ястреб, который, кружа в верховьях леса, уже некоторое время настойчиво летел за ними.
— Летит за нами крючкоклювый и летит чего-то... Что смола прилип... — с недовольством процедил он сквозь зубы.
— Не боись, Кудряша, тебя не слопает, — отвлекся от своих раздумий Чеслав. — Уж больно ты вертляв. Да и ядюч, небось.
Но Кудряш пропустил шутку мимо ушей и негромко проворчал:
— Не накликал бы чего...
Он спрыгнул с коня и пошел рядом с Чеславом — ему совсем не хотелось уступать другу в выносливости. Какое- то время шли молча.
— Водицы б? Жажда совсем замучила, — скорее спросил, чем предложил Кудряш.
А спросил он неспроста. Где-то неподалеку в стороне явно бежал ручей. Ветер частыми порывами приносил оттуда живительную прохладу.
Чеслав и сам не прочь был утолить жажду, а потому они свернули с дороги и взяли немного в сторону. Пройдя расстояние в два полета стрелы, путники таки вышли к ручью, несшему свои прозрачные воды среди буйной травы, разросшейся по берегам. Но первым к воде, бесцеремонно растолкав хозяев, устремился Ветер. Окунув морду в ручей, он принялся жадно пить, карим глазом косясь на своих двуногих товарищей.
Парни, переглянувшись и подивившись Ветровой наглости, нагнулись к воде и принялись ловить непокорную ловкими губами.
Напившись, они присели на бережок передохнуть. Чеслав, сняв кожаные ходы, сунул натруженные ноги в прохладную стремнину и с блаженным чувством откинулся наземь. Кудряш же, заметив спрятавшиеся в траве темные ягоды черники, принялся проворно собирать их и отправлять в рот. Кисло-сладкие ягоды всегда были ему по вкусу.
Древняя Русь времен язычества. Русь еще поклонялась Яриле и Сварогу, Перуну и Ладе. Языческим божествам приносились богатые жертвы. Едва увидев купающуюся в реке красавицу из враждебного племени Неждану, молодой охотник Чеслав влюбился без памяти. Он был готов пожертвовать всем ради красавицы Нежданы. Но их роды издавна враждовали, женитьбу на этой девушке его близкие сочли бы предательством. Однако страсть затмила разум юноши, он похитил Неждану и спрятал в лесу. Его отец, глава рода, приказал сыну вернуть чужачку.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.