Червонное золото - [6]

Маленькой деревянной палочкой он зацепил из баночки яркой ядовито-желтой краски, которой пользовался мастерски, но с большой осторожностью, и смешал ее с белилами, добившись оттенка слоновой кости. Потом быстро схватил кисть из щетины шириной в два пальца, накрепко привязанной шелковой нитью к орлиному перу, и подошел к картине, чтобы нанести отсвет на уже нарисованные простыни на постели.

— Ну вот, ваше ложе наконец готово: оно вобрало в себя теплый отсвет Греции и, уж позвольте мне сказать, вашего божественного тела.

Я снова нашла позу, изо всех сил стараясь угодить Тициану. Не надо было даже лишний раз просить меня чуть развести бедра. Зеленая вода канала качала лодки на поднятых апрельским ветерком волнах, я глядела на них и постепенно уносилась в те античные руины, которые воспроизвело на холсте воображение Тициана. Теперь он уже не спешил и, обмакнув в черную краску самую тонкую кисточку, выводил на фронтоне окруженного скалами храма прекраснейшие строки, которые Гомер посвятил Венере. От Венеции в этом пейзаже осталась только цветная дымка, в которой сливались очертания мраморных дворцов, сверкание витражей и особенный, низкий, холодноватый свет северного Средиземноморья.

Когда дымка постепенно растаяла и воздух стал прозрачным, Тициан отложил кисти. Яркий свет был хорош для флорентинцев, которые любили четкие контуры, но не для него, под чьей кистью все цвета и контуры соединялись в единую пенящуюся массу цвета.

С того утра прошел почти год. И вот однажды Мария, со скрюченными ревматизмом руками, беспомощно торчащими в стороны, как крылышки у птенца, пришла пригласить меня к Тициану на ужин. Я с радостью приняла приглашение, как если бы оно исходило от друга, хотя с тех пор мы виделись всего пять-шесть раз и почти не разговаривали.

Весь вечер я выбирала из своего гардероба, предназначенного для оргий, подходящий к случаю наряд и остановилась на атласном гиацинтовом платье простого покроя, с открытой грудью, в глубоком вырезе которого виднелась тонкая плиссированная льняная блузка. Чтобы оттенить наряд, я надела самое броское из украшений, которым очень гордилась: золотую цепочку с висящим на ней орлом, осыпанным рубинами. Этот кулон был предметом зависти всех венецианских дам. Они ведь понятия не имели, какое наслаждение я получила, зарабатывая его в объятиях мавританского принца.

Надев этот наряд олицетворенного изобилия, я подозвала знакомого гондольера, который обычно в обмен на улыбку отвозил меня куда угодно.

Когда мы пристали к деревянному причалу рядом с домом Тициана, уже начало темнеть. Дорогу гостям освещали два огромных факела у подъезда, окруженного массивными светильниками. У причала уже покачивались гондолы гостей, прибывших передо мной. Моряки переговаривались, и ритм их голосов совпадал с ритмом плеска волн. Слуга проводил меня до подъезда. На огромном розовом кусте распустились штук сорок роз, и с некоторых уже начали облетать лепестки. Их аромат обволакивал тело, как легкий туман, и закатное апрельское солнце золотило шапку красных бутонов, возвещавших о том, что пора цветения проходит.

Буйство света не уменьшило тревогу, охватившую меня перед этим званым ужином. Густо навощенные двери отворились, и я оказалась в зале, которого раньше не видела.

Мария с улыбкой проводила меня в столовую, откуда доносились звуки мужских голосов. Я задержала дыхание и вошла. Все мужчины: Пьетро Аретино, папский нунций Джованни делла Каза, посол императора Карла дон Диего де Уртадо де Мендоса и Тициан — стояли, держа в руках бокалы с вином. Немного погодя появился его светлость дож, от которого у меня остались в памяти только тощие ягодицы.

Хозяин дома вышел мне навстречу с обычным радушием, поцеловал руку и дружески взял под локоть. На нем была коричневая бархатная куртка с куньей опушкой, которая казалась продолжением редкой, мягкой бородки. Нунций изумился, что не видел меня раньше. Он приосанился, его манерная улыбка тотчас же померкла, и ее сменил цепкий взгляд опытного соблазнителя. Я знала о нем достаточно: у него было прозвище «дядюшка» из-за пристрастия к молоденьким девушкам, а его преданность семейству Фарнезе, и в особенности Алессандро, не имела границ.

Проследив восхищенный взгляд нунция, дон Диего встретился со мной глазами и тоже с готовностью осклабился. Только Аретино остался безразличен, может, чтобы я поверила, что он не собирается мне докучать. Меня представили гостям, которые, из уважения к хозяину дома, учтиво со мной раскланялись и рассыпались в изысканных комплиментах, надерганных из стихов модных в Венеции поэтов. Когда все начали рассаживаться, Аретино подошел, глядя на меня, словно мы всегда были знакомы. Он поднес к губам мою руку, и я почувствовала на коже его горячий, влажный язык. Не отрываясь от моей руки, он прошептал:

— Простите ту первую нашу встречу. Это отчаяние от собственного бессилия сделало из меня тогда животное, но отныне я ваш преданнейший слуга. Можете рассчитывать на меня, как на любящего отца.

Произнося все эти банальности, он глядел на меня глазами самца, который насквозь видит все слабые стороны женщины и знает, как в любую минуту ею овладеть. Не каждая устоит перед таким эротическим напором: взгляд завоевателя, полуоткрытый рот с влажным языком, учащенное дыхание, пристальные, остановившиеся глаза. Я давно научилась распознавать этот взгляд — им обладают немногие.